Лучшие мысли и изречения древних в одном томе

«Письма к Луцилию», 75, 4

Век живи – век учись тому, как следует жить.

«Письма к Луцилию», 76, 3

Почему он кажется великим? Ты меришь его вместе с подставкой.

«Письма к Луцилию», 76, 31

Мы слышим иногда от невежд такие слова: «Знал ли я, что меня ждет такое?» – Мудрец знает, что его ждет все; что бы ни случилось, он говорит: «Я знал».

«Письма к Луцилию», 76, 35

Разве не счел бы ты глупцом из глупцов человека, слезно жалующегося на то, что он еще не жил тысячу лет назад? Не менее глуп и жалующийся на то, что через тысячу лет он не будет жить.

«Письма к Луцилию», 77, 11

Сатия ‹…› приказала написать на своем памятнике, что прожила девяносто девять лет. Ты видишь, старуха хвастается долгой старостью; а проживи она полных сто лет, кто мог бы ее вытерпеть?

«Письма к Луцилию», 77, 20

Жизнь – как пьеса: не то важно, длинна ли она, а то, хорошо ли сыграна.

«Письма к Луцилию», 77, 20

Самое жалкое – это потерять мужество умереть и не иметь мужества жить.

«Письма к Луцилию», 78, 4

Умрешь ты не потому, что хвораешь, а потому, что живешь.

«Письма к Луцилию», 78, 6

Каждый несчастен настолько, насколько полагает себя несчастным.

«Письма к Луцилию», 78, 13

Кто из нас не преувеличивает своих страданий и не обманывает самого себя?

«Письма к Луцилию», 78, 14

Болезнь можно одолеть или хотя бы вынести. ‹…› Не только с оружьем и в строю можно доказать, что дух бодр и не укрощен крайними опасностями; и под одеялом [больного] видно, что человек мужествен.

«Письма к Луцилию», 78, 21

Слава – тень добродетели.

«Письма к Луцилию», 79, 13

Чтобы найти благодарного, стоит попытать счастье и с неблагодарными. Не может быть у благодетеля столь верная рука, чтобы он никогда не промахивался.

«Письма к Луцилию», 81, 2

Мы ничего не ценим выше благодеянья, покуда его домогаемся, и ниже – когда получим.

«Письма к Луцилию», 81, 28

Нет ненависти пагубнее той, что рождена стыдом за неотплаченное благодеянье.

«Письма к Луцилию», 81, 32

Римский вождь ‹…›, посылая солдат пробиться сквозь огромное вражеское войско и захватить некое место, сказал им: «Дойти туда, соратники, необходимо, а вернуться оттуда необходимости нет».

«Письма к Луцилию», 82, 22

Усталость – цель всяких упражнений.

«Письма к Луцилию», 83, 3

Луций Писон как однажды начал пить, так с тех пор и был пьян.

«Письма к Луцилию», 83, 14

Опьяненье – не что иное, как добровольное безумье. Продли это состояние на несколько дней – кто усомнится, что человек сошел с ума? Но и так безумье не меньше, а только короче.

«Письма к Луцилию», 83, 18

Велика ли слава – много в себя вмещать? Когда первенство почти что у тебя в руках, и спящие вповалку или блюющие сотрапезники не в силах поднимать с тобою кубки, когда из всего застолья на ногах стоишь ты один, когда ты всех одолел блистательной доблестью и никто не смог вместить больше вина, чем ты, – все равно тебя побеждает бочка.

«Письма к Луцилию», 83, 24

Напившись вином, он [Марк Антоний] жаждал крови. Мерзко было то, что он пьянел, когда творил все это, но еще мерзостнее то, что он творил все это пьяным.

«Письма к Луцилию», 83, 25

Так называемые наслаждения, едва перейдут меру, становятся муками.

«Письма к Луцилию», 83, 27

Тот, кому завидуют, завидует тоже.

«Письма к Луцилию», 84, 11

На чьей земле ты поселенец? Если все будет с тобою благополучно – у собственного наследника.

«Письма к Луцилию», 88, 12

Стремиться знать больше, чем требуется, – это тоже род невоздержности. ‹…› Заучив лишнее, ‹…› из-за этого неспособны выучить необходимое.

«Письма к Луцилию», 88, 36–37

[В нынешних] книгах исследуется, ‹…› кто истинная мать Энея, ‹…› чему больше предавался Анакреонт, похоти или пьянству, ‹…› была ли Сафо продажной распутницей, и прочие вещи, которые, знай мы их, следовало бы забыть.

«Письма к Луцилию», 88, 37

Все ‹…› познается легче, если ‹…› расчленено на части не слишком мелкие ‹…›. У чрезмерной дробности тот же порок, что у нерасчлененности. Что измельчено в пыль, то лишено порядка.

«Письма к Луцилию», 89, 3

Вы [чревоугодники] несчастны, ибо ‹…› голод ваш больше вашей же утробы!

«Письма к Луцилию», 89, 22

Говори ‹…›, чтобы ‹…› услышать и самому; пиши, чтобы самому читать, когда пишешь.

«Письма к Луцилию», 89, 23

Самый счастливый – тот, кому не нужно счастье, самый полновластный – тот, кто властвует собою.

«Письма к Луцилию», 90, 34

Природа не дает добродетели: достичь ее – это искусство. ‹…› [Древние] были невинны по неведенью; а это большая разница, не хочет человек грешить или не умеет.

«Письма к Луцилию», 90, 44, 46

Безопасного времени нет. В разгаре наслаждений зарождаются причины боли; в мирную пору начинается война.

«Письма к Луцилию», 91, 5

Судьба городов, как и судьба людей, вертится колесом.

«Письма к Луцилию», 91, 7

Беда не так велика, как гласят о ней слухи.

«Письма к Луцилию», 91, 9

Прах всех уравнивает: рождаемся мы неравными, умираем равными.

«Письма к Луцилию», 91, 16

Пока смерть подвластна нам, мы никому не подвластны.

«Письма к Луцилию», 91, 21

Наслажденье – это благо для скотов.

«Письма к Луцилию», 92, 6

Наполнять надо душу, а не мошну.

«Письма к Луцилию», 92, 31

Много ли радости прожить восемьдесят лет в праздности? ‹…› Прожил восемьдесят лет! Но дело-то в том, с какого дня считать его мертвым.

«Письма к Луцилию», 93, 3

По-твоему, счастливее тот, кого убивают в день [гладиаторских] игр на закате, а не в полдень? Или, ты думаешь, кто-нибудь так по-глупому жаден к жизни, что предпочтет быть зарезанным в раздевалке, а не на арене? Не с таким уж большим разрывом обгоняем мы друг друга; смерть никого не минует, убийца спешит вслед за убитым.

«Письма к Луцилию», 93, 12

Каждый в отдельности вмещает все пороки толпы, потому что толпа наделяет ими каждого.

«Письма к Луцилию», 94, 54

Несчастного Александра гнала и посылала в неведомые земли безумная страсть к опустошению. ‹…› Он идет дальше океана, дальше солнца. ‹…› Он не то что хочет идти, но не может стоять, как брошенные в пропасть тяжести, для которых конец паденья – на дне.