Остроумие мир. Энциклопедия

У Воейкова был орден 3-й степени, а у Греча тот же орден степенью ниже. Воейков, прав он был или нет, был убежден, что Греч ему ужасно и злобно завидует из-за этого ордена, и однажды высказал ему это в глаза и при свидетелях. Задетый за живое Греч ответил ему:

— С какой же стати я стану завидовать незаслуженному кресту?

Эта отповедь всех рассмешила, а Воейков со злой иронией сказал, что он завел тетрадку и записывает все острые слова Греча, а потом их соберет, напечатает и наживется на этой книжке.

— Завидую вам, — заметил Греч. — А вот мне от вас нечем поживиться!

* * *

Н. И. Греч был членом Английского клуба. Знаменитый Фаддей Булгарин все приставал к нему, чтобы он и его провел в члены клуба. Но в клубе Булгарина знали, не любили и на выборах забаллотировали. При первой встрече после выборов Булгарин, конечно, бросился к Гречу с вопросом: «Ну что, выбрали меня?»

— Единогласно! — воскликнул Греч с торжеством. И в то время, как физиономия Булгарина расцветала и лоснилась от самодовольства, он продолжал: — Единогласно, в буквальном смысле этого слова, ибо один только мой голос и был в твою пользу.

* * *

Одесский генерал-губернатор Ланжерон был родом француз. Однажды за обедом во дворце он сидел рядом с генералами Уваровым и Милорадовичем. У них обоих была настоящая страсть говорить на французском языке, хотя они знали его совсем слабо и говорили Бог весть как. Император Александр Павлович, который заметил во время обеда, что генералы очень оживленно между собой беседуют, спросил у Ланжерона, о чем они так горячо говорили. Вы, дескать, и сидели рядом, и верно слышали.

— Я все слышал, государь, — ответил Ланжерон, — но, к несчастью, они говорили, должно быть, как я догадываюсь, по-французски, и поэтому я ровно ничего не понял.

* * *

Ланжерон был чрезвычайно рассеян.

Кто-то застал его в кабинете— он сидел с пером в руках и писал отрывисто, с размахом и после подобного размаха повторял на своем ломаном русском языке:

— Нье будет, нье будет.

Что же оказалось? Он пробовал, как бы подписывал фельдмаршал граф Ланжерон, если бы его пожаловали в это звание, и вместе с тем чувствовал, что никогда фельдмаршалом ему не бывать.

* * *

В другой раз, чуть ли не на заседании какого-то военного совета, заметил он собачку под столом, вокруг которого сидели присутствующие. Сначала он, неприметно для других, стал пальцами призывать ее к себе, затем стал ласкать, когда она подошла, и вдруг, причмокивая, обратился к ней с ласковыми словами. Все эти выходки Ланжерона не сердили, а только забавляли и смешили зрителей и слушателей, которые уважали в нем хорошего и храброго генерала. В турецкую войну, в армии, известно сказанное им во время сражения подчиненному, который неловко исполнил приказание, ему данное:

— Вы пороху нье боитесь, но зато вы его нье видумали.

* * *

Ланжерон был умный и довольно деятельный генерал, но ужасно не любил заниматься канцелярскими бумагами — он от них прятался или скрывался, выходя из дому по черной лестнице. Во время турецкой войны молодой Каменский у него в палатке объяснял планы будущих военных действий. Как нарочно, на столе лежал французский журнал. Ланжерон машинально раскрыл его и напал на шараду. Продолжая слушать изложение военных действий, он невольно занялся разглядыванием шарады. Вдруг, перебивая Каменского, вскрикнул:

— Что за глупость!

Можно представить себе удивление Каменского, когда он узнал, что восклицание относилось к глупой шараде, которую генерал разгадал.

* * *

Во время своего начальства в Одессе был он недоволен чем-то купцами и собрал их к себе, чтобы сделать выговор.

— Какой ви негоцьянт, ви маркитант, — начал он свою речь, — какой ви купец, ви овец. — И движением руки своей выразил козлиную бороду.

* * *

Однажды граф Остерман-Толстой повел Милорадовича на верхний этаж своего дома, чтобы показать ему результаты ремонта.

— Бог мой, как хорошо! — сказал Милорадович, осматривая вновь отделанные комнаты. — А знаете ли, — прибавил он, смеясь, — я тоже отделываю и убираю как можно лучше комнаты в доме, только в казенном, где содержатся за долги. Тут много эгоизма с моей стороны: неравно придется мне самому сидеть в этом доме!

Действительно, этот рыцарь без страха и упрека, отличавшийся, подобно многим генералам того времени, своей оригинальностью, щедро рассыпавший деньги, — всегда был в неоплатных долгах.

* * *

Известно, что граф Милорадович любил играть в карты и играл большей частью очень неудачно.

Однажды, после несчастливо проведенной за картами ночи, когда в кармане не осталось ни одного рубля, граф явился утром во дворец, что называется, не в духе.

Император Александр Павлович, заметив, что граф невесел, спросил его:

— Что ты скучен?

— Нечем заняться, ваше величество!

Государь пошел в кабинет, взял первую попавшуюся книгу, вырвал все печатные листы и положил вместо них туда сторублевые ассигнации, сколько могло уместиться.

Возвратясь в зал, государь подал Милорадовичу книгу и сказал:

— Прочти-ка, граф, от скуки этот роман, он очень занимательный!

Граф, схватив книгу, отправился домой. На следующее утро является снова во дворец, но уже с веселым видом и говорит императору:

— Первый том я уже прочел, ваше величество, очень хорош… не знаю, как второй будет?

Александр Павлович опять отправился в кабинет и, взяв другую книгу, повторил с ней ту же историю. Потом вынес ее Милорадовичу и сказал:

— Это, граф, том второй и последний.

* * *

Назначенный в конце царствования Александра I петербургским генерал-губернатором, Милорадович оказался очень плохим администратором. Современное ему общество очень хорошо знало его беззаботность, невнимание и легкомыслие при решении массы дел и прошений, к нему поступавших, и вот однажды выискался затейник, который сыграл над генерал-губернатором следующую шутку.

Была написана и подана Милорадовичу особого рода челобитная, будто от ямщика Ершова, причем расчет шутника-просителя состоял именно в том, что Милорадович подпишет резолюцию, по обыкновению не прочитав бумаги. Ожидания вполне оправдались. Челобитная мнимого ямщика:

«Его сиятельству, г. с-петербургскому военному генерал-губернатору, генералу от инфантерии и разных орденов кавалеру, графу Михаилу Андреевичу Милорадовичу, ямщика покорнейшее прошение:

Бесчеловечные благодеяния вашего сиятельства, пролитые на всех, аки река Нева, протекли от востока до запада. Сим тронутый до глубины души моей, воздвигнул я в трубе своей жертвенник, пред ним стоя на коленях, сожигаю фимиам и вопию: мы еси Михаил, — спаси меня с присносущими! Ямщик Ершов».

Милорадович написал сбоку резолюцию: «Исполнить немедленно».

* * *

В какой-то торжественный день Остерман давал

большой обед

всем иностранным послам,

находившимся

в Петербурге. Во время обеда графу доложили, что его

желает видеть Преображенский солдат,

присланный из дворца с письмом от императрицы. Граф тотчас велел пригласить посланного в столовую, вышел к нему навстречу, усадил, налил вина и вежливо попросил подождать несколько минут, пока он прочтет письмо и напишет ответ. Возвратившись из кабинета, Остерман снова осыпал посланца любезностями, заставил его выпить еще стакан и проводил до дверей. Иностранные послы были

крайне

удивлены такой чересчур

натянутой

вежливостью и даже несколько оскорбились. Остерман, заметив это, сказал им:

— Вас изумляет, господа, мое слишком предупредительное обращение с простым солдатом? Но ведь счастье так изменчиво и капризно в нашей стране. Кто знает, может быть, через несколько дней этот самый солдат сделается вдруг всесильным человеком.

* * *

Генерал-поручик Остерман жил роскошно в Москве. Не считая многочисленных праздников, каждое воскресенье бывали у него открытые обеды на 50 и более персон.

Однажды кто-то, разговаривая с графом Кутайсовым о его натянутых отношениях с Остерманом, выразил удивление, отчего Кутайсов не поедет как-нибудь, в воскресенье, обедать к гордому барину.