Остроумие мир. Энциклопедия

Государь после много смеялся и указал сопровождавшему его доктору-французу на Бутовича и Гриба как на великих чудаков. Однако, прочтя потом рапорт Бутовича, император увидел, что этот чудак — один из дельнейших людей, и государь вскоре перевел его в Витебскую губернию, где необходим был энергичный и добросовестный администратор для искоренения беспорядков.

* * *

Еще до начала Отечественной войны 1812 года Денис Васильевич Давыдов— ее будущий герой, поэт, узнав, что Наполеон, став императором, назначил своего пасынка Эжена Богарнэ вице-королем Итальянского королевства, а также посадил брата Жозефа на неаполитанский, Людовика на нидерландский и Жерома на вестфальский трон, сказал:

Сей корсиканец целый век Гремит кровавыми делами. Ест по сту тысяч человек И с… королями.

* * *

Денис Давыдов говорил об одном генерале, который на море попал в ужасную бурю:

— Бедняга, что он должен был выстрадать! Он, который боится воды, как огня.

* * *

Император приказал назначить развод солдатам в шинелях, если мороз выше десяти градусов. Комендант П. П. Мартынов вызвал плац-майора и спросил:

— Сколько сегодня градусов?

— Пять градусов мороза, — отвечает тот.

— Развод без шинелей, — приказал Мартынов.

Но пока наступило время развода, погода подшутила. Мороз перешел роковую черту, и император, рассердившись, как следует намылил голову коменданту.

Возвратясь с развода, взбешенный Мартынов вызвал плац-майора и стал его распекать:

— Что вы это, милостивый государь, шутить со мною вздумали? Мне за вас досталось от государя. Я с вами знаете что сделаю? Я не позволю себя дурачить. Вы говорили пять градусов?

— Когда я докладывал вашему превосходительству, тогда термометр показывал…

— Термометр-то показывал, да вы-то соврали. Так чтоб больше этого не было. Извольте, милостивый государь, впредь являться ко мне с термометром. Я сам смотреть буду у себя в кабинете, а то опять выйдет катавасия.

* * *

При проезде императора Александра Павловича через город Воронеж ему представлялись все уездные предводители. Между ними был почтенный старик, павловский уездный предводитель Клыков. Он был в мундире времен Павла Петровича, резко отличавшемся от других дворянских мундиров. Государь, подошедши к нему, спросил:

— Это мундир моего отца?

— Никак нет, ваше императорское величество, — наивно отвечал Клыков, — это собственный мой.

Государь, улыбнувшись, отошел от него и ничего не сказал.

* * *

Император Александр Павлович, встретив пьяного солдата, шляющегося по Петербургу, крикнул ему:

— Стань назад!

То есть на запятки саней. Государь хотел лично доставить его на гауптвахту.

Солдат уместился на задок и смело заговорил с императором:

— Ваше величество, времена-то как переменчивы: в двенадцатом году вы все, бывало, приказывали: «Ребятушки, вперед!», а теперь по-другому: «Ребятушки, назад!»

Государь улыбнулся и простил солдата, предупредив его, однако, чтобы он больше никогда пьяным по городу не ходил.

* * *

В разговоре об одном знатном московском барине государь заметил, что тот живет открыто.

— Не только открыто, ваше величество, но даже раскрыто, — сказал Нарышкин. — У него в Москве два дома стоят вовсе без крыши.

* * *

Сын Александра Львовича Нарышкина, славившегося привычкой не отдавать долги, в войну с французами получил от главнокомандующего приказ удержать важную позицию. Государь сказал Нарышкину:

— Я боюсь за твоего сына: он занимает важнейший рубеж.

— Не опасайтесь, ваше величество, мой сын в меня: что займет, того не отдаст.

* * *

Императрица Мария Федоровна спросила у знаменитого графа Платова, который сообщил ей, что он со своими приятелями ездил в Царское Село:

— Что вы там делали — гуляли?

— Нет, государыня, — отвечал он, разумея по-своему слово гулять, — большой-то гульбы не было, а так бутылочки по три на брата осушили.

* * *

Граф Платов любил пить с прусским генералом Блюхером. Шампанского Платов не принимал, но был пристрастен к цимлянскому, которого имел порядочный запас. Бывало, сидят да молчат, да и налижутся. Блюхер в беспамятстве спустится под стол, а адъютанты его поднимут и отнесут в экипаж. Платов, оставшись один, всегда жалел о нем: «Люблю Блюхера, славный, приятный человек, одно в нем плохо: не выдерживает».

— Но, ваше сиятельство, — заметил однажды Николай Федорович Смирной, его адъютант и переводчик, — Блюхер не знает по-русски, а вы по-немецки. Вы друг друга не понимаете, какое вы находите удовольствие в знакомстве с ним?

— Э! Как будто мне нужны разговоры; я и без разговоров знаю его душу. Он потому и приятен, что серьезный человек.

* * *

Проездом через какое-то село государь Александр Павлович зашел в волостное правление. Там в полуденную пору

бойкого

не было, только сторож дремал в уголке. Александр Павлович присел на минуту. Вдруг является голова, узнав, что какой-то офицер зашел в сборную избу. Слухи носились в их селе, что государь будет проезжать в их местах, так голова пришел с мыслью: не удастся ли чего проведать об этом от проезжего?

Нет ничего уморительнее спеси зазнавшегося хохла.

* * *

Голова увидел офицера в военном сюртуке, покрытом дорожной пылью. Вообразив по этому скромному костюму, что это какой-нибудь «невеличкий полупанок», подумал, что можно перед ним почваниться.

— А какое дело пану требуется у нас? — спросил он у государя, надувшись и подымая нос.

— А ты кто такой? — спросил Александр Павлович, улыбаясь. — Вероятно, десятский?

— Бери выше! — отвечал начальник волости.

— Кто ж ты, сотский? — поинтересовался государь, едва удерживаясь от смеха.

— Бери выше!

— Писарь?

— Бери выше!

— Голова?

— А може, будет и так, — утвердил тот, важно сделав кивок головой к правому плечу.

Не изменяя своей надутости, голова, в свой черед, спросил государя:

— А ты, пане, кто такой? Поручик?

— Бери выше! — ответил государь.

— Капитан?

— Бери выше!

— Полковник? — И голова при этих словах сделал руки по швам.

— Бери выше!

— Батечко! Так оцеж то ты наш белый, наш восточный царь! — завопил вдруг голова отчаянным голосом. — О, прости ж, твое царское величество, меня, дурня старого. — И бросился к ногам государя.

* * *

Нарышкин принес в подарок Александру I попугая. А у Нарышкина был друг, некто Гавриков, большой любитель пунша. Каждый раз, когда Гавриков навещал Нарышкина, хозяин обычно громко возглашал:

— Гаврикову пуншу!

Попугай, очень часто слыша эту фразу, заучил ее. Этот-то самый попугай и попал к императору. И вот вскоре после того, как птица переселилась во дворец, государь слушал своего секретаря, который громко читал ему список лиц, представленных к наградам. В этот список попал и Гавриков. Как только секретарь громко прочитал это имя, попугай тотчас закричал:

— Гаврикову пуншу, Гаврикову пуншу!

Александр взял бумагу и против имени Гаврикова написал: «Гаврикову пуншу».

* * *

Одному чиновнику долго не выходило представление о повышении чином. В приезд императора Александра он положил к ногам его следующую просьбу:

Всемилостивый император, Аз коллежский регистратор. Повели, чтоб твоя тварь Был коллежский секретарь.

Государь подписал: «Быть по сему».

* * *

Александр умел быть колким и учтивым. На маневрах он раз послал с приказанием князя П. П. Лопухина, который был столько же глуп, как красив. Вернувшись, тот все переврал, а государь ему сказал:

— И я дурак, что вас послал.

* * *

Граф Пестель, будучи сибирским генерал-губернатором, очень часто и подолгу гостил в Петербурге. Император Александр I любил его и нередко приглашал обедать. И вот однажды за обедом зашел разговор о пяти чувствах и о том, какое из них у человека сильнее всех других. Присутствовавший за обедом граф Ростопчин сказал: «Я думаю, что самое сильное чувство у челове

ка—

зрение; ведь вот, например, граф Пестель живет большей частью в Петербурге, а между тем отлично видит, что делается у него в Сибири, за тысячи верст отсюда».