Остроумие мир. Энциклопедия

— Сию минуту, — сказал Эркю очень спокойно. Он достал какую-то тетрадь, развернул ее и написал: «Такому-то выдано столько-то, такого-то числа и месяца».

Потом захлопнул тетрадь, поставил ее на место и как ни в чем ни бывало продолжал прерванный разговор. Приятель, несказанно обрадованный таким легким успехом, долгое время оживленно поддерживал беседу, но, наконец, соскучился и осторожно напомнил о деньгах.

— Какие деньги? — изумился Эркю.

— Как какие? Которые я у тебя просил… Ведь ты сам записал уже, что выдал их мне.

— Друг мой, — спокойно возразил Эркю, — я такими операциями не занимаюсь, не даю денег взаймы первому, кто на это изъявит желание. А записываю я такие просьбы просто ради любопытства. Мне хотелось знать, много ли я раздал бы денег, если бы давал взаймы всем, кто попросит; и вот посмотри, — продолжал он, показывая приятелю ту же тетрадь, — за текущий год у меня просили взаймы уже около десяти миллионов.

* * *

Банкир Жюль Эркю в большом обществе рассказывал, что у него была с кем-то ссора и что он получил пощечину.

— Пощечину! — вскричал один из присутствующих. — Но ведь я полагаю, что она не могла остаться без всяких последствий?

— Еще бы! — отвечал Эркю. — У меня восемь дней болела щека.

* * *

Жюль Эркю, очень гордившийся своими деньгами, имел обыкновение говорить, что он согласен считать порядочным человеком только того, у кого имеется не менее десяти тысяч годового дохода. Однаждыо, когда при нем говорили о ком-то, кого банкир мало знал, он спросил:

— Кто это такой, порядочный ли он человек?

— Ну где там, ему далеко до полной порядочности. Ему для этого не хватает тысяч пяти или шести.

* * *

Один в высшей степени пустой и тщеславный франт явился к банкиру Жюлю Эркю и просил руки его дочери. В самой своей речи он уже давал понять, что нисколько не сомневается в успехе своего ходатайства. Закончил же он такими словами:

— Сударь, я льщу себя надеждой, что предложение такого человека, как я, будет вами принято благосклонно.

— Да, милостивый государь, — отвечал Эркю, — вы действительно льстите себе.

* * *

Английский философ Бэкон говаривал, что для женитьбы найдутся достаточные резоны во всяком возрасте жизни: для молодого человека женщина является любовницей; для человека в зрелом возрасте — другом; для человека престарелого — няней.

Эркю держался совсем иного взгляда. Как только сын его подрос, он сейчас же начал деятельно хлопотать о том, чтобы его женить. Друзья указывали ему на молодость и незрелость юноши, советовали обождать, дать малому время образумится.

— Ну нет, — отвечал им отец. — Дожидаться, пока он образумится, так это надо все дело бросить. Образумится, с какой же стати он женится!

* * *

Жюль Эркю оставил завещание, в котором, между прочим, было выражено желание, чтобы труп после смерти был вскрыт. «Ибо, — говорилось в завещании, — я непременно желаю знать причину моей смерти».

* * *

Рассказывают, что парижский актер Поль Теньер, остановившийся в гостинице, заказал двум сапожникам по паре сапог и приказал им принести заказы к себе в гостиницу — одному в 9, другому в 10 часов утра. Когда явился первый сапожник, Теньер одобрил левый сапог, а правый велел унести обратно, что-то в нем поправить и принести обратно ровно в 6 часов вечера. Денег, конечно, не отдал. После того явился другой сапожник. У этого он одобрил правый сапог, а левый велел поправить и принести в 6 часов вечера. «Деньги тоже после, — сказал он, — когда принесешь другой сапог». Таким образом, у него составилась добрая пара даровых новых сапог, с которой он и поспешил улизнуть из гостиницы, разумеется, задолго до 6 часов вечера.

* * *

Испанский дворянин, весь насквозь пропитанный обычной гордостью испанских идальго, однажды ночью постучался в какую-то гостиницу, собираясь переночевать там. На оклик хозяина: «Кто там?» — он отвечал:

— Дон Хуан-Педро-Хернандес-Родриго де-Вальянова, граф Малафра, кавалер Сантьяго и Алькантара.

— Где же нам поместить столько народа, у нас и для одного едва найдется место, — проворчал хозяин, отхода от ворот.

* * *

Какой-то господин, большой охотник до живописи, во что бы то ни стало желавший прославиться как живописец, на самом же деле только пачкун, вздумал сам расписать потолок в своем доме и сейчас же возвестил об этом всех, в том числе известного художника Тулуз-Лотрека.

— Я сначала побелю потолок, — говорил он. — А потом по белому фону сам собственноручно распишу его.

— Знаете что, — посоветовал ему Тулуз-Лотрек, — вы лучше сначала распишите потолок, а потом его хорошенько забелите.

* * *

По поводу известного библейского силача Самсона, убившего льва ослиной челюстью, существует несколько анекдотических рассказов. Приводим один из них. Несколько мальтийских рыцарей беседовали между собой о притеснениях христиан турками и о том, что надо идти на неверных войной. В числе собеседников был один рыцарь, по имени Самсон, человек очень маленького роста и весьма тщедушный на вид. Один из компаньонов, желая над ним пошутить, сказал:

— Что нам бояться турок, когда между нами есть Самсон, который один перебьет целое войско!

Эта выходка вызвала дружный смех. Однако желчный карлик не смутился и тотчас же ответил своему обидчику:

— Конечно, перебью, как библейский Самсон, но только для этого мне нужна ваша челюсть.

* * *

Французский писатель Эжен Леруа добивался чести попасть во французскую академию. Им была написана какая-то историческая книга, которая и составляла то, что французы называют «литературным багажом кандидата». Это произведение, как он надеялся, и должно было открыть перед ним врата святилища науки. Он, конечно, озаботился вручить экземпляр своей книги академикам, на голоса которых рассчитывал при своей баллотировке. Через некоторое время он зашел к одному из этих академиков, чтобы узнать его мнение о своей книге.

— Я прочел вашу книгу, — сказал ему академик, — и нашел в ней много верного и много нового. Но только вот в чем беда: все, что в вашей книге есть верного, то не ново, а что в ней есть нового — то неверно.

* * *

Студент-медик сдавал экзамен. Профессор Лерже, тогдашний светило медицинской науки, спросил его, какими средствами будет он вызывать у больного испарину. Студент назвал несколько потогонных средств.

— Ну, а если эти средства не подействуют?

Студент назвал еще несколько средств. Но профессор Лерже вновь задал ему тот же вопрос. И эта игра повторилась несколько раз, так что самого экзаменующегося ударило в пот, а профессор все повторял свой вопрос:

— Ну, а если это не подействует, тогда что?

— Тогда я пошлю своего больного к вам на экзамен! — воскликнул приведенный в отчаяние студент.

* * *

Однажды на большом океанском пароходе, шедшем из Европы в Америку, ехала большая оперная труппа, законтрактованная директором в театр Нового Орлеана. Выдалась тихая погода, певцы, до того времени истязаемые морской болезнью и лежавшие на своих койках, вышли на палубу и от нечего делать стали пробовать голоса. Запел сначала один и оказался тенором. Вслед за ним затянул арию другой — тоже тенор. Потом третий, четвертый, пятый… И все тенора. Вышло, что импресарио Марнеф пригласил в одну в ту же труппу пять теноров. Все они тотчас же налетели на него с криками, упреками и угрозами, потому что он каждому из них при найме гарантировал, что у него не будет соперников на сцене.

— Господа, успокойтесь, пожалуйста, и выслушайте меня, — урезонивал их импресарио. — Я дал вам обещание и хорошо помню его, будьте спокойны. В первую же неделю по прибытии в Новый Орлеан до меньшей мере двое из вас схватят желтую лихорадку и умрут. Так что, из пяти останется уже только трое. Затем, пока будут идти репетиции, желтая лихорадка унесет еще двоих, и останется только один. Так чтот, мои обещания вполне и оправдаются. Поверьте, я очень хорошо знал, что говорил. Я человек опытный.