То есть это

Глава 13

23 октября 1980 года

Молитва льется сама собой

Самый большой вклад провидцев Упанишад состоит в том, что они сделали этот мир и другой мир синонимичными. Они отбросили идею о мирском и священном. То представляет собой абсолютное, высшее, дальний берег, а это представляет собой непосредственное, существующее здесь и сейчас, этот берег. И то, и другое — это одно, потому что то есть целое, и это есть целое, и между ними вовсе нет различия.

Обычные религии живут за счет осуждения этого мира. Осуждая этот мир, они славят другой мир. У Упанишад совсем другой подход: они славят этот мир, со всей его красотой и великолепием. Славя этот мир, они славят и другой мир. Это жизнеутверждающий подход.

Упанишады испытывают чувство глубокой любви к жизни. Они не учат отречению, они учат радости. Они согласились бы с такой постоянной речью Иисуса к его ученикам: «Радуйтесь! Радуйтесь! И снова я говорю вам: радуйтесь!» У Упанишад очень эстетический подход к жизни, это не подход отшельника, но подход поэта, художника, музыканта, танцовщика. Их подход никоим образом не патологический.

Но это понимание полностью исчезло. Вместо экстатического видения жизни в течение трех тысяч лет человечество смотрело на жизни как садист и мазохист, призывая мучить себя и учить другим людей мучить себя, потому что это, мол, единственный способ заставить Бога радоваться. По сути, это осуждение Бога, как будто Бог — мучитель, как будто он наслаждается тем, что люди испытывают боль и муки.

Даже в наше время мы продолжаем хвалить аскетическое отношение. Человек, мучающий себя, становится великим святым. Если он постится, морит голодом свое тело, ложится на ложе из гвоздей, стоит голышом на холоде, сидит в жаркое время года в окружении огня, тогда мы очень уважаем его.

Это уважение просто указывает на то, что наши умы находятся в очень больном состоянии. Мы не стремимся к здоровью, к цельности, к радости, к блаженству. Мы убиваем себя и других. От имени религии совершается массовое самоубийство. Все человечество стало склонно к самоубийству.

Для того чтобы понять эти последние сутры Упанишад, вам нужно запомнить одно: с точки зрения Упанишад, запредельное не против мира, оно внутренняя его часть. Запредельное тоже принадлежит миру, оно не далеко, оно глубоко в том, что пребывает здесь и сейчас. Так же, как река нуждается в берегах, жизнь нуждается и во внутреннем, и во внешнем.

Смотря на реку, вы видите два берега, но если вы нырнете глубоко в реку, то обнаружите, что эти два берега не отдельны друг от друга, на дне реки они соединены вместе, они едины. Таким же образом едины это и то. Они кажутся разделенными, но это только кажется, пусть эта иллюзия не введет вас в заблуждение. Нырните глубоко, чтобы вы могли найти высшее единство.

Так называемые мазохисты, аскетические святые говорят об адвайте, о единстве, но это, по всей видимости, пустые слова, всего лишь болтовня, потому что их поведение, образ их жизни демонстрирует как раз двойственность. Они отрекаются от мира. Если мир иллюзорен, тогда зачем отрекаться от него? От чего отрекаться? Никто же не отрекается от собственных снов. Пробудившись утром, вы не делаете важное заявление к миру: «Я отрекся от всех своих снов ночи!» Пробудившись, вы просто знаете, что эти сны не были частью действительности, они были только фантазиями ума. Не от чего отрекаться, сны испарились сами собой. И если вы настаиваете на отречении от снов, это просто говорит о том, что вы все еще грезите. Теперь ваш сон состоит в отречении от снов. Таков ваш новый сон. На место прежних снов приходят новые сны.

Кто-то пытается завоевать мир (человек вроде Александра Македонского), кто-то пытается отречься от мира (человек вроде Шанкары). Но они оба сходятся в одном: мир существует. Шанкара говорит, что мир нереален. Если он нереален, то куда же вы идете? Тогда зачем вы отрекаетесь от него? Тогда к чему эта настойчивость, это требование? Весь акцент на отречении доказывает как раз обратное тому, что подчеркивается.

Когда я был студентом, один профессор в университете часто рассказывал о своей храбрости, бесстрашии, причем настолько часто, что не проходило ни одного дня без того, чтобы он не упомянул, так или иначе, о том, что он храбрый человек. Я слушал его, по крайней мере, два или три месяца, а потом встал и спросил его:

— Вы каждый день настойчиво утверждаете, что вы великий храбрец, и, таким образом, демонстрируете в себе наличие трусости. Иначе к чему такая настойчивость? Кому вы пытаетесь доказывать это? Мы же не спрашиваем вас, трус вы или храбрец. Мы пришли сюда не для того, чтобы расспрашивать вас о вашей храбрости или вашей трусости. Нам вообще нет дела до этого. Зачем вы все время делаете столь громкие заявления?

Что бы он ни говорил, какие бы темы он ни обсуждал, мы всякий раз приходили к выводу он том, что он доказывал аудитории, что он храбрый человек.

Профессор был потрясен. Как-то вечером он пригласил меня к себе домой и сказал мне:

— Ты первый человек, который заставил меня осознать тот факт, что я трушу. Я и вправду полон страхами. Я не пытаюсь никого ни в чем убедить. На самом деле, говоря со студентами, я пытаюсь убедить себя. И я благодарен тебе, хотя когда ты сказал обо мне правду первым, прежде других, я был потрясен, я рассердился и впал в ярость. Но позже, когда я все обдумал спокойно, не волнуясь, я понял, что это правда.

Люди, которые все время подчеркивают, что мир иллюзорен, просто пытаются доказывать себе, что он иллюзорен, но они знают, что это не так. Они пытаются создавать вокруг себя большое облако, будто мир иллюзорен и стоит от него отречься: «Мир ничего не стоит, он бессмысленный!» Но к чему эти настойчивые заявления? Если мир бессмысленный, значит, так оно и есть. Если он иллюзорен, пусть так. Вам не нужно констатировать этот факт. Эти так называемые святые написали очень много книг, доказывая, что мир иллюзорен.