Рассказы о силе (Истории силы)

— Да, что-то во мне не позволяет поверить в реальность происходящего.

— Ты опять прав. Ничто из происходящего не является реальным.

— Что ты хочешь этим сказать, дон Хуан?

— Вещи становятся реальными лишь тогда, когда ты научился соглашаться с их реальностью. Например то, что произошло сегодня ночью, вряд ли может быть для тебя реальным, потому что никто с тобой в этом не согласится.

— Ты хочешь сказать, что ничего не видел?

— Конечно видел, но я не в счет. Вспомни — я тот, кто тебя обманывает.

Дон Хуан смеялся, пока не закашлялся. Его смех был дружеским, хотя смеялся он явно надо мной.

— Не принимай близко к сердцу чушь, которую я несу, — сказал он ободряюще. — Я просто стараюсь расслабить тебя, зная, что ты чувствуешь себя в своей тарелке, только когда выбит из колеи.

Его выражение было рассчитано комичным, так что мы оба расхохотались. Я сказал ему, что сказанное им только что испугало меня больше, чем что бы то ни было.

— Ты боишься меня? — спросил он.

— Не тебя, а того, что ты представляешь.

— Я представляю свободу воина. Ты этого боишься?

— Нет, но твое знание слишком устрашающе. В нем нет для меня утешения. Нет гавани для приюта.

— Ты опять все путаешь. Утешение, гавань, страх — все это настроения, которым ты научился, даже не спрашивая об их ценности. Как видно, черные маги уже завладели всей твоей преданностью.

— Кто такие черные маги?

— Окружающие нас люди являются черными магами. А поскольку ты с ними, то ты тоже черный маг. Задумайся на секунду, можешь ли ты уклониться от тропы, которую они для тебя проложили? Нет. Твои мысли и поступки навсегда зафиксированы в их терминологии. Это рабство. А вот я принес тебе свободу. Свобода стоит дорого, но цена не невозможна. Поэтому бойся своих тюремщиков, своих учителей. Не трать времени и сил, боясь меня.

Я знал, что он был прав. Но, несмотря на мое искреннее согласие с ним, я знал, что привычки всей моей жизни обязательно заставят меня держаться моей старой тропы. Я действительно чувствовал себя рабом.

После долгого молчания дон Хуан спросил меня, достаточно ли у меня силы, чтобы еще раз столкнуться со знанием.

— Ты хочешь сказать — с бабочкой? — спросил я наполовину в шутку. Он согнулся от смеха, словно я только что сказал самую смешную вещь в мире.

— Что ты в действительности имеешь в виду, когда говоришь, что знание — это бабочка? — спросил я.

— Я ничего другого не имею в виду, — ответил он. — Бабочка есть бабочка. Я думал, что к настоящему времени у тебя со всеми твоими достижениями будет достаточно силы, чтобы видеть.Вместо этого ты заметил человека, а это не было истинным видением.

В самом начале моего ученичества дон Хуан ввел концепцию видениякак особой способности, которая позволяет воспринимать первичную природу вещей и которую можно развить.

За годы нашего общения у меня сложилось впечатление, что так, называемое «видение» является интуитивным схватыванием вещей или же способностью понимать что-то целиком и мгновенно, или, возможно, способностью насквозь видеть человеческие поступки и выявлять скрытые значения и мотивы.

— Сегодня вечером, когда ты впервые встретился с бабочкой, ты наполовину смотрел, наполовину видел, —сказал дон Хуан. — В этом состоянии, хотя ты и не был обычным самим собой, но, тем не менее, был вполне способен совершенно осознанно управлять своим знанием мира.

Дон Хуан остановился и взглянул на меня. Сначала я не знал, что сказать.

— Как я управлял своим знанием мира? — спросил я наконец.

— Твое знание мира сказало тебе, что в кустах можно найти только подкрадывающихся животных или людей, прячущихся за листвой. Ты удержал эту мысль, и, естественно, должен был найти способы заставить мир соответствовать этой мысли.

— Но я вообще не думал, дон Хуан.

— Тогда не будем называть это думаньем. Скорее, это привычка видеть мир соответствующим нашему представлению о нем. Когда это не так, мы просто делаем его соответствующим. Бабочки, большие, как человек, не могут быть даже мыслью. Поэтому для тебя то, что находилось в кустах, должно было быть человеком.

То же самое случилось с койотом. Твои старые привычки определили природу и этой встречи. Что-то произошло между тобой и койотом, но это был не разговор. Я сам бывал в такой переделке. Я тебе рассказывал, как однажды говорил с оленем. Но ни ты, ни я никогда уже не узнаем, что происходило в этих случаях на самом деле.

— О чем ты говоришь, дон Хуан?

— Когда мне стало понятным объяснение магов, было уже слишком поздно узнавать, что именно сделал для меня олень. Я сказал, что мы разговаривали, но это было не так. Сказать, что между нами состоялась беседа, — лишь способ расставить все по местам так, чтобы я мог рассказать об этом. Олень и я что-то делали, но в это время мне нужно было заставить мир соответствовать моим идеям совершенно так же, как это сделал ты. Как и ты, я всю жизнь разговаривал. Поэтому мои привычки взяли верх и распространились на оленя. Когда олень подошел ко мне и сделал то, что он сделал, я был вынужден понимать это как разговор.

— Это объяснение магов?

— Нет, это мое объяснение тебе. Но оно не противоречит объяснению магов.

Его объяснение вызвало у меня состояние огромного умственного возбуждения. На некоторое время я не только забыл о крадущейся бабочке, но даже перестал записывать. Я попытался перефразировать его заявление, и мы ушли в длинные рассуждения относительно рефлексивной природы нашего мира. Мир, по словам дона Хуана, должен соответствовать его описанию. Это описание отражает само себя.

Еще одним аспектом его объяснения была идея, что мы научились устанавливать связь между нами и нашим описание мира в соответствии с тем, что он называл «привычками». Я привел более обширный термин «намеренность» — как свойство человеческого осознания, посредством которого объект истолковывают или от объекта ожидается что-либо.

В ходе разговора мы пришли к интересному выводу. После объяснений дона Хуана наш «разговор» с койотом приобретал новые черты. Я действительно намеренно вызвал диалог, поскольку никогда не знал другого пути намеренного общения. Я также добился успеха в соответствии описания тому, что общение происходит путем диалога. Таким образом я заставил описание отразить его самого.

Я чувствовал огромный подъем. Дон Хуан засмеялся и сказал, что быть до такой степени тронутым словами — это другой аспект моей глупости. Он забавными жестами изобразил немой разговор.

— Мы все проходим через одни и те же сложности, — сказал он после длительной паузы. — Единственный способ преодолеть ее — это продолжать действовать как воин. Остальное придет само собой и через себя самого.

— А что остальное, дон Хуан?

— Знание и сила. Люди знания обладают и тем и другим. Но как они их приобрели, не сможет сказать никто. Единственное, что можно утверждать, — они неуклонно действовали как воины, и в какой-то момент все изменилось.

Он посмотрел на меня. Казалось, он был в нерешительности. Затем он встал и сказал, что у меня нет иного выхода, как только продолжить свое свидание со знанием.

Я ощутил озноб. Сердце начало колотиться. Я поднялся. Дон Хуан обошел вокруг меня, как бы рассматривая мое тело под всеми возможными углами. Он сделал мне знак сесть и продолжать писать.

— Если будешь слишком испуган, ты не сможешь провести свое свидание. Воин должен быть спокоен и собран и никогда не должен терять своей хватки.

— Я действительно испуган, — сказал я. — Бабочка или не бабочка, но что-то бродит вокруг там в кустах.

— Конечно! — воскликнул он. — Я возражаю против того, что ты настаиваешь на думании о том, что это человек, точно так же, как ты настаивал на думании, что ты говорил с койотом.

Какая-то часть меня полностью поняла, что он хочет сказать. Но был и другой аспект меня, который не желал отступить и, вопреки очевидному, накрепко вцепился в рассудок.