Во сне: теория заговора (ЛП)

^ ^ ^

Моим первым проектом в домике была пьеса под название «Федалла». Персонаж Федаллы в книге «Моби Дик» представляет Мистического Другого: древний, огнерожденный аспект самого Ахава, который, в свою очередь, является персонификацией темной стороны души Мелвилла, а она, в свою очередь, — отражение нашей собственной души. Вкратце, Федалла — это персонификация фигуры проводника, олицетворяющего собственную борьбу читателя с его собственным белым китом или что-то вроде этого.

Пьеса с одним героем, одной сценой и в трех частях описывала бы одну долгую ночь с Германом Мелвиллом в кабинете его загородного дома, известного как «Наконечник стрелы», где он не щадя сил создает свой шедевр и одновременно разрушает самого себя. Ночью в моем домике было довольно легко представить себе Мелвилла в его кабинете. Я пользовался только свечами и огнем очага, пока писал сотни страниц заметок и покрывал секции стены проиндексированными карточками и черновыми набросками.

Идея побуждала к очень динамичной сценографии. Свет, звук и зловещие тени на стене преобразили бы тихий кабинет Мелвилла в палубу «Пекода», безумную погоню и кровавый вихрь убийства, и даже более того — в бурлящий, вспенивающийся разум Мелвилла/Ахава. Бушующей снаружи грозе подражали бы похожие штормы внутри комнаты и внутри человека. Мелвилл смещался бы от холодной вдумчивости автора к жгучей мании истерзанной души, корчащейся в агонии затянувшегося самозаклания, и все это в одной темной комнате в одну темную штормовую ночь. Что-то типа того.

Когда наконец наступает рассвет, мы обнаруживаем полумертвого Мелвилла за его столом в окружении горы исписанных страниц, когда он дописывает последние слова об уплывающем ките, который оставил позади сироту, а океан перекатывает волны, как и пять тысяч лет назад. Занавес.

Дальше черновых набросков дело не пошло, но, возможно, когда-нибудь пойдет. Я бы написал пьесу для чтения, а не постановки, но, вероятно, потерял к ней интерес, когда понял, что эволюция образа от этапа  «Федалла превращается в Ахава!» естественно вела к этапу «Ахав! Мюзикл».

^ ^ ^

Итак, я потерял интерес к пьесе и все сжег. Вместо нее я написал десятиминутную пьеску со слегка переиначенным диалогом между Ахавом и его первым помощником, где подчеркивалась суть борьбы Ахава. Потом накалякал еще несколько коротких пьес собственного развлечения ради, а когда собрал их все вместе, то обнаружилось, что в них есть неплохое развитие, так что я упаковал их в пьесу из семи частей и опубликовал под названием «Пьеса».

Потом по какой-то забытой причине я заинтересовался будущим искусственного интеллекта. Начал с Курцвейла и продвигался до тех пор, пока не пришел к ошеломительному осознанию, что ИИ в конце концов покончит с человечеством. До чего же круто! Я имею в виду, конечно, печально, но еще и довольно забавно. Мы гонимся за созданием синтетического разума, который без всякого злого умысла либо убьет нас, либо превратит в скот. И это не просто странная маленькая теория, это неизбежно, и многие ителлектуалы обеспокоены таким исходом. Итак, я написал на эту тему короткую пьесу, которую издатель распространяет бесплатно. Изначальное название «Неожиданное преимущество французского поцелуя с твоим тостером» пришлось поменять на «Хорошенькая игра в шахматы, или Как я научился не волноваться и полюбил технологическую сингулярность».

^ ^ ^

А потом я сел писать книгу о царстве сновидения. Это не было с самого начала проектом книги: просто наброски мыслей, приходивших на ум во время прогулок. Я начал записывать их, чтобы лучше понять, но предмет размышлений оказался трудным и увлекательным. Хотя это странно, ведь единственное, что можно сказать об этом состоянии наверняка, — что об этом ничего нельзя сказать наверняка, и даже это нельзя сказать наверняка. Но несмотря на то, что об этом кое-что или ничего можно или нельзя сказать, все еще есть, что сказать.

^ ^ ^

Деревянному домику, в котором мы живем, более восьмидесяти лет, но в середине 90-х здесь сменили двери и окна, установили бытовые приборы и положили зеленую металлическую крышу. Здесь есть вода из скважины, приличная кухонька и достойная ванная комнатка с душем и стиральной машиной с сушкой. За исключением ванной и туалета, все — одна большая комната. Южные окна, закрытые ставнями, большие и, в зависимости от сезона, погоды и наличия листвы пропускают разное количество солнечного света. Внутри дом кажется очень просторным. Большой каменный дымоход отделяет кухоньку от большей жилой и спальной части. На кухонной стороне дымохода расположена дровяная печь с прямым отводом дыма, а со стороны жилого пространства — большой очаг, который не так хорошо поддерживает тепло, как печь, однако сидеть перед ним куда приятнее.

Мебель в домике была вполне приемлема, но как временный вариант, и когда я понял, что задержусь здесь, то приобрел новую кровать, мягкое кресло, диван, постельное белье и кое-что еще. Диван, кофейный столик, кресло-качалка и мягкое кресло стоят перед очагом. В большой комнате есть еще обеденный столик, где я иногда пишу и ем. Заодно приобрел гелевый светильник: приятный свет ночника делал домик скорее уютным, чем зловещим, а издалека в его сиянии мерещилось что-то инопланетное.

^ ^ ^

Лиза всю неделю разъезжает по делам, но по выходным она обычно дома. Тогда-то мы и собираемся вместе, чтобы поесть или посидеть у огня, попивая вино и разговаривая. Из-за ее перерождения, которое началось десять лет назад в ходе нашего общения, мы понимаем друг друга лучше, чем кто-либо другой понял бы любого из нас.

Сдается мне, я пью вино каждую ночь. Последний человек, в компании которого я пил алкоголь, был лизин отец, Фрэнк, когда он пытался просветить меня в Мексике насчет односолодовых виски и сигар. Теперь это недорогое красное вино, душевный напиток, разливаемый в большие емкости. Я ограничиваюсь двумя бокалами. Если выпить три, то они дадут знать о себе на следующий день. Я пью вино по ночам, сидя у огня, пока Майя лежит у моих ног, и читаю.

Таким был мой опыт жизни в горах с осени до весны, пока однажды не раздался внезапный стук в дверь.

(3) Где мы и как сюда попали

Ты ученик лишь потому, что твои глаза закрыты. В тот день, когда они откроются, ты увидишь, что нет ничего, чему ты мог бы научиться у меня или кого-то еще. Зачем же тогда нужен Наставник? Чтобы заставить тебя увидеть его бесполезность. (Энтони де Мелло)

Прежде, чем я отвечу на стук в дверь, давайте убедимся, что наши часы показывают одинаковое время. В основе этой книги лежит по общему мнению смешное, но необратимо истинное утверждение, что вселенной не существует. Знание об Антарктиде может быть концептуальным, если оно получено в результате просмотра документального фильма о ней, или опытным, если ты сам отправишься в Антарктику. Есть еще связанный с этим феномен, когда ты засыпаешь за просмотром документального фильма, а просыпаешься посреди замерзшей пустыни. Звучит странно, но истина заключается в том, что ты спишь посреди бесплодной пустыни, видя во сне, что ты в другом месте, и здесь-то тебя застает пробуждение.

Чтобы оставшаяся часть книги была осмысленнее, можно поближе рассмотреть концепцию состояния сна. Представь себе мертвую планету: безжизненную, невыразительную, пустую. Это твой родной мир, который тебе не покинуть. Это весьма негостеприимное место, но что еще хуже, здесь скучно. Жизнь на мертвом камне, дрейфующем в бесконечном ничто, сорвет башню кому угодно за полминуты, но у тебя возникает разумное решение: Ты засыпаешь, видишь во сне лучший мир и поселяешься в нем. Возможно, твой сон приятен, возможно, наполнен кошмарами, возможно, понемногу и того и другого, но это лучше, чем оставаться пробужденным на мертвом камне посреди ничто.