Во сне: теория заговора (ЛП)

«Это нереально, — напоминаешь ты себе, — кино — это не реальность». Но ты ошибаешься. Люди и кино реальны, потому что это то, чем реальность является, и единственная альтернатива этому — темное пустое пространство. В Интегрированном Состоянии ты все еще в кинотеатре с публикой, но ты больше не один из них. «В миру, но не от мира» означает на самом деле в кинотеатре, но не от драматического события. Ты этого хочешь? Здесь я просто играю роль адвоката дьявола, но правда, какой в этом смысл? Вся эта штука объявляется духовным путем, но тут есть кое-что еще и имеет смысл иногда делать паузу, чтобы спросить себя: действительно ли я хочу попасть туда, куда стремлюсь?

^ ^ ^

Истина тебя лежит в центре твоего бытия подобно сингулярности в центре черной дыры. Твоя вселенная — только твоя, и вращается она вокруг эпицентра твоей осознанности. После потери эго и попадания в сингулярность обнаруживается единство я и не-я, что освобождает тебя от участия в формировании и со-творении твоей личной реальности. Осознанность неизменна, но искажающая оптика эго устранена, и ты оказываешься в измененной версии реальности, где все выглядит знакомо, но работает по-другому.

Но вот цена этого. Устранив искажения эго, ты устраняешь третье измерение царства сна так же, как снятые 3D-очки отделяют тебя от 3D-фильма. Но кинофильм, в первую очередь, это единственный смысл кинотеатра. Он может быть неистинным, но все еще развлекает, и отделившись от своего персонажа, ты отделяешь себя от своей жизни. Это не хорошо и не плохо, но это определенно что-то. Сняв магические линзы эго, ты лишаешь мир его эмоциональной глубины и цвета. Цена истины — иллюзия, но иллюзия есть суть царства сновидений, которое является твоим домом. Зачем тебе разрушать чары смысла и пробуждаться в реальности пустого ящика? Да, ты тотальность как Брахман, но помимо этого тебе как Брахману трудно угодить. Увиденное под таким углом избавление от цепей, открывание глаз и принятие красной пилюли внезапно начинает выглядеть как поражение, нанесенное самому себе, а в чем смысл наносить себе поражение? Cui bono? Кому выгодно?

^ ^ ^

Духовный путь — это не процесс саморазворачивания из сердечного центра, но безжалостное самоуничтожение. Если ты хочешь знать истинную суть чего-то, чего угодно, ты должен крушить это из всех своих сил и посмотреть, что останется. Если что-то остается, ты не готов. Этот процесс самовозгонки в действительности единственная духовная практика, ведущая к пробуждению, а все остальные означают осуществление обратного. Разрушь эго и пробудись в царстве сновидения, разрушь сновидение и проснись от него. Ничто во вселенной видимости не является надежным, ничто не обладает субстанцией, поэтому ничто не выживет в процессе возгонки, за исключением самого сознания. Именно здесь слово spirit [дух, спирт] действительно обретает смысл. Спирт — конечный продукт процесса возгонки, и процесс возгонки не заканчивается, пока не остается чистый дух.

^ ^ ^

Однако на мой предубежденный взгляд мой предубежденный взгляд неверен. Куда ни отправься, здесь некуда идти, так что любое место не хуже любого другого. Можешь убить Будду и прикончить эго, но ты не сможешь ослабить Брахмана, так что можешь вместо этого отправляться, куда пожелаешь, и делать, что тебе угодно. Делай, что хочешь, гоняйся за своими идиотским удовольствиями, почему бы и нет? Есть ли лучшая звезда для прокладывания своего курса?

(22) Великая головоломка

Как сегодня все несуразно! Вчера все шло по обыкновению. Неужели же за ночь меня подменили? Позвольте: была ли я сама собой, когда утром встала? Мне как будто помнится, что я чувствовала себя чуть-чуть другой. Но если я не та же, тогда… тогда… кто же я наконец? Это просто головоломка какая-то! (Льюис Кэрролл)

Пока я работал, меня то и дело одолевала легкая дремота, но тут раздался стук в дверь. «Черт-те что и сбоку бантик!» Я снова заимствую выражение, и снова входит тот, кто это произнес. Ожидается, что это опять Мэгги. Кто еще сюда может забраться, кроме нее или Лизы? Но это кое-кто еще.

Она входит, быстро осматривается и идет к столу, где при свете свечей сижу я. Она достает из пышного рукава пачку сигарет без фильтра и прикуривает. Задув спичку струйкой дыма изо рта, швыряет ее на пол. Я удивлен, что не удивлен ее видеть.

— Тебе налить чего-нибудь? — спрашиваю я. — Вина?

— Я девочка семи с половиной лет, ты, извращенец.

— Ну, ты выглядишь довольно взрослой для своих семи с половиной, — говорю я вроде бы подходящим для общения с детьми тоном.

— Кончай этот детский лепет, Честер. Я тебе в пра-пра-бабушки гожусь.

— Вот это дааа, — говорю я, — вампир.

— Не начинай этого дерьма. Я не в духе.

Она взбирается на кресло напротив.

— А для чего ты в духе? — спрашиваю я.

— Наркота есть? Замутишь с сестренкой?

— Наркота? Вообще ничего. Разве что аспирин.

— Боже мой, эпидемия какая-то.

Она спрыгивает с кресла и идет к очагу.

— Я не вполне понимаю, что здесь происходит, — говорю я.

— Все просто, — объясняет она. — Для тебя я один из украденных тобой персонажей, верно?

— Ну я бы сказал переосмысленных…

— А для меня ты — персонаж в моем сне, который, очевидно, думает, что это он пишет меня.

— Очевидно. И как мы поймем, кто прав?

— Правых нет. Поверь, я проверяла. Все относительно: чертовски, бесяще, до вздыбливания шерсти на загривке, до закипания крови относительно.

— Боже, какие взрослые слова ты знаешь.

— Захлопни пасть, мудила. Я бьюсь внутри этого ящика с головоломкой уже полтораста лет, одетая, прости господи, в проклятый фартучек. Ты когда-нибудь надевал чертов фартучек?

— Нет.

— Он старит.

— Но ты же Алиса! Тебя любят дети всех возрастов.

— Это я и говорю продавцу, когда иду за куревом и чекушкой «Катти Сарк». Не помогает.

— Ты не такая, как я думал.

— Если ты думаешь, что это ты пишешь меня, пиши меня по-другому.

— Как именно?

— Одень меня в подходящую для улицы одежду. Сделай меня восемнадцатилетней, и пусть я буду реально секси.

— Так это не работает, ты получаешься такой, какой получаешься. Ты Алиса. Тебе семь с половиной, и ты носишь фартук.

— И ругаюсь, как матрос, и дымлю, как паровоз?

— Мда, не понимаю, как так вышло.

— Значит, не столько автор, сколько писарь.

— Мне это часто говорят. Можешь увидеть меня во сне по-другому?

— Может, уже вижу, а ты не знаешь об этом.

— Верно говоришь, со своей точки зрения.

— Она у меня одна.

— Можешь заставить меня сказать что-нибудь странное?

Она садится в кресло рядом с очагом, задирает ноги на каменную плиту под ним и смотрит в огонь.

— Морфеус не помог? — спрашиваю я.

— Черный Шалтай-Болтай? Тот, что поднялся одним уровнем выше и возомнил себя хозяином реальности? Нет, не очень.

— Ну, он, знаешь ли, вымышленный персонаж.

Она долго пялится на меня, потом встряхивает головой и спрашивает:

— Давно этим занимаешься?

— Этим? Где-то тридцать лет.

— Боже, — фыркает она, — у тебя детские мозги.

— Не говори полиции, — отвечаю я.

— Да ну, — говорит она, — полиция, ага. Очень смешно.

— Экая ты неблагодарная публика. Винни Пух бы засмеялся.

— Ага, как он смеялся, когда я вышибла из него набивку за то, что его голова застряла в моем горшке для меда.

— Боже, слишком много информации.

Я беру свой стакан и придвигаюсь к очагу.

— Когда я уйду отсюда, — говорит она, — ты перестанешь существовать, ну, знаешь — бац! — как свечка.