Путь дурака

Никаким осознаванием здесь даже не пахло. Каждый думал о своих гнилых планах. Настолько деградировали, что уже не могли просто радостно принимать. Итак, началась веселая строевая. Гну вальяжной походкой прошел через зал, уселся в кресло и начал небрежно, даже как бы нехотя, давать команды:

Эй ты, Нарада, а ну вставай в тот конец комнаты.

«О, классно, начало мне нравится, - подумал Мудон, видя, что Нарада встает с колен, - видимо строевая все-таки будет проходить на двух лапах, а не на четырех, вот это кайф», - обрадовался Мудила раньше времени. Нарада тем временем пытался выполнить команду «смирно». Его слишком длинное и худое тело никак не хотело выпрямляться, заваливаясь, то влево, то вправо, то вперед, то назад.

Эй, ну хватит тут березку изображать, - поучал Гну, - а теперь на месте шагом марш, ать- два, левой, левой.

Только было Нарада хотел начать маршировать, как обнаружил, что ноги не хотят никак разгибаться.

«Ой, что это со мной, как-то мне не по себе», - думал Нарада. Вдруг он почувствовал, что хочется опуститься снова на колени. Уж настолько привык. Нарада сделал новую попытку шагнуть вперед, но когда он стал заносить левую ногу, длинное тело покачнулось, левая нога заплелась о правую, и Нарада чуть не ебнулся об пол, чем вызвал бурное веселье.

Нарада, смирно, - сквозь смех снова выговорил Гну.

Длинное неуклюжее тело вновь стало пытаться выпрямиться.

Шагом марш! - последовала следующая команда.

Нарада, еле переставляя ходули, стал маршировать, если это можно было так назвать.

Ну ты, вперед-то продвигайся, долбоеб, - гнал его Гну или у тебя ноги к полу приросли? Нарада стал кое-как перемещаться вперед, по-прежнему выбрасывая скрюченные ходули, но все никак не мог понять, куда же деть руки, они разлетались в разные стороны, и он никак не мог их пристроить. Следующим должен был маршировать Мудя.

Мудя, смирно, - скомандовал Гну.

Мудон кое-как встал на ноги, с хрустом распрямляя колени.

«О, нихуя себе, какой я оказывается высокий, - удивился он, - аж голова закружилась».

Вы че все как пьяные, даже в стойку «смирно» не можете встать? – разбесился

Гну, - да, тоже мне, наставники Великие. Хоть бы маршировать поучились, а то Наполеоном-то каждый горазд себя мнить, шизоиды.

На-ле, на-пра-во, кру-гом, ша-гом марш, на месте стой, - отдавал команды Гну.

Мудон не успевал доделать одну команду, как уже звучала следующая, и он долго соображал, где лево, право, что такое - «марш», «стой», и при этом постоянно ударялся о рядом стоящий шкаф. Потом опять очухивался, пытаясь услышать новую команду.

«Ох ты, может это практика на отключение внутреннего диалога», - подумал Муд.

Ну все, хватит, клоун, - остановил его Гну. – Давай, кто там следующий?

А следующими шли лица женского пола. Первой выперлась Синильга. Как девочка-дюймовочка, она продефилировала мимо Гну, виляя задницей.

Слушай, Синильга, ты не на панели, давай маршируй. Синильга сделала новую попытку маршировать, но получалось у нее это как у коровы летать.

Синильга, на-ле-во, - скомандовал Гну.

Хи-хи-хи-хи, - ржала как придурошная Синильга и, пританцовывая, повернулась вправо, расставив руки в стороны.

Синильга, руки вдоль тела, собранней, - уже жестче командовал Гну. - Ты не на танцульках. Но Синильга не могла врубиться, что от нее требуется.

Ну вы и свиньи, - сказал Нандзя, обращаясь к наставничью-дурачью, - уже элементарные команды не можете сделать, ни на что не способны.

***

На следующий день вновь состоялся костер, где Рулон поведал ученикам о великом невежестве матери:

- Чтобы мы могли что-нибудь в жизни достичь, мы должны отбросить мамочкины принципы, и тогда перед нами откроется весь мир. Мамочкины принципы – это как гнилая кость, за которую мы хватаемся, и из-за нее не видим весь огромный бескрайний мир. Сидит какая-нибудь дура где-то в коммуналке, срабатывается до костей и тихо радуется, что мамкино сбывается! Это страшно! Мать меня учила в детстве: тот чего-то достиг, этот чего-то достиг, потому что он пожертвовал какими-то принципами. Я думал: «И я тоже пожертвую, только какими принципами, надо узнать». Долго думал, гадал, изучал людей и понял, что это как раз принципы, которые нам внушила мамочка.

Что это за принципы? Например, что мы должны учиться в институте. Это самая большая дурость – учиться в институте, потому что там ничему нормальному не учат, там нас делают придатками к машинам, к станкам, ко всяким автоматам, и то плохими, потому что практически никто ничего не умеет. Плохими придатками, которых потом еще надо долго переучивать. Второе – это создание семьи с бомжом, алкоголиком. Мать сказала: «Первый встречный, который к тебе подойдет, зэчара откинувшийся, пьяница, дурак, маньяк – это и есть принц, твое великое бесконечное сча-а-а-а-стье, - кривляясь и изображая бомжей-алкоголиков, говорил Рулон. - Все это - большая жопа! – жестко и однозначно выкрикнул Просветленный. - И этот бомж – есть первая гнилая кость, за которую мы хватаемся и из-за которой ничего больше не видим. А вторая кость – это выпиздыш, гнилая, отвратительная, абсолютно ненужная, - корча самые страшные рожи, показывал Рулон свое отвращение к мышиной завнушенности, - которую мы должны отбросить, чтобы перед нами открылся огромный мир: Рио-де-Жанейро и замки на островах. Все будет у тебя, только кость отбрось, мамкины принципы отбрось, и все у тебя будет. Хитрощелая не могла сейчас приехать к нам и отдыхать, просто отдыхать, чисто отдых. Приехал, отдохнул, потом поехал в Рио-де-Жанейро или еще куда-нибудь, но человек не может приехать сюда! Почему он не может приехать сюда? Потому что он думает: «Есть тут бомжи, нет тут бомжа?» - при этом Рулон крепко вцепился в подлокотники кресла, выпучил глаза, подал корпус вперед и с отождествленной физиономией стал вертеть всем телом то влево, то вправо, словно действительно искал бомжей. Рулониты покатывались со смеху.

«Господи, как все это смешно и глупо, - подумала чу-Чандра, - но в то же время горько от того, что осознаешь, что эта программа поиска бомжей настолько сильно сидит в тебе, буквально в крови, что вроде умом ты понимаешь все это дерьмо, но продолжаешь по-собачьи преданно заглядывать в глаза каждому ублюдку. И я ведь даже представить себе не могу, чтобы я была совсем одна, чтобы со мной не было рядом какого-нибудь ублюдка. Вот когда Мудя под боком, тогда все в порядке, хорошо, спокойно, но как только встает опасность, что я могу его потерять, так сразу же начинается сильное беспокойство, и я даже ночами могу не спать, буду его пасти».

- Диллема нелепая! Какая разница, есть он или нет? – бесновался Рулон, высмеивая всех дур, живущих мамкиными сказками. - Здесь солнце, море, отдыхай, зачем тебе думать? Вот, арбуз ешь. Зачем этот бомж нужен? Это же смешно. Просто отдохни, чисто отдых. Человек не может приехать отдохнуть, но если ему сказать, что где-то на крайнем севере, у старых зэков, просидевших 40 лет в тюрьме есть свободный бомж, человек как туда ломанется и будет жить там в глухомани без света, с лучиной. Печь топят, воду носят, дрова рубят - это основная мамкина задача.

«Но ведь главное - это любовь, - задумалась завнушенная овца Пухлогубая, которая еще была совсем новенькой в Рулон-холле и плохо въезжала в тему. - Конечно, ведь это так здорово, когда женщина может ради любимого пойти на такие героические поступки. Вот как жены декабристов. Это же идеал женщины, как можно над этим смеяться?» – мечтательно закатив глаза, думала мамочкина дочка.

- Проснись, ты серишь, - ебнул ее по кумполу Гурун, прочитав на лице мамкины мысли, а про себя подумал: «Вот он - наглядный пример зомби, хотя такая хуйня ведь в каждой бабской репе, но этой повезло, что она встретила Просветленного Мастера, у нее появился шанс раззомбироваться, только захочет ли она этого…? Будем проверять».

- Но нет, мы так делать не будем! – бесновался Гуру Рулон, заряжая учеников своей яркостью, неординарностью и неудержимой энергией, наполняясь которой они ощущали в себе силы и стремление отбрасывать все программы и ломиться вперед к просветлению.