Великое былое. Воспоминания об Отечественной войне, по поводу её столетней годовщины. Отголоски стар

В Кремле – пожар Художник В. Верещагин.

«И, тем не менее, следовало торопиться. Вокруг нас ежеминутно возрастал рев пламени. Всего лишь одна улица, узкая, извилистая и вся охваченная огнем, открывалась перед нами, но и она была скорее входом в этот ад, нежели выходом из него. Император пеший без колебания бросился в этот проход. Он шел среди треска костров, грохота рушившихся сводов, балок и крыш из раскаленного железа. Все эти обломки затрудняли движение».

«Огненные языки, с треском пожиравшие строения, то взвивались к небу, то почти касались наших голов. Мы подвигались по огненной земле под огненным небом меж двух огненных стрел. Нестерпимый жар палил наши глаза, но нам нельзя было даже зажмуриться, так как опасность заставляла смотреть вперед.

Дышать этим раскаленным воздухом было почти невозможно. Наши руки были опалены, потому что приходилось то защищать лицо от огня, то отбрасывать горящие головешки, ежеминутно падавшие на наши одежды».

«И в то самое время, когда лишь быстрое движение вперед могло быть нашим единственным спасением, – наш проводник в смущении остановился, и тут, казалось, должен был наступить конец нашей полной приключений жизни, как вдруг солдаты первого корпуса, занимавшиеся грабежом, распознали императора посреди вихря пламени, подоспели на помощь и вывели его к дымящимся развалинам одного квартала, который еще с утра обратился в пепел».

«Там мы встретили принца Экмюля. Этот маршал, израненный при Бородине, велел нести себя через огонь, чтобы спасти Наполеона или погибнуть вместе с ним. Он восторженно бросился в объятия императора, который встретил его довольно приветливо, но с хладнокровием, не покидавшим его в минуту опасности».

«Чтобы окончательно избавиться от всех этих ужасов, пришлось миновать еще последнюю опасность – пройти мимо длинного обоза с порохом, продвигавшегося среди огня и, наконец, только к ночи удалось добраться до Петровского дворца».

На другой день, утром 17 сентября, Наполеон первым делом обратил свои взоры на Москву, надеясь, что пожар затих. Но пожар бушевал по-прежнему: весь город казался громадным огненным столбом, вздымавшимся к небу и окрашивавшим его ярким заревом. Погруженный в созерцание этого страшного зрелища, он нарушил свое мрачное и продолжительное молчание восклицанием: «Это предвещает нам великие бедствия»!

Сквозь пожар. Отечественная война 1812 года в картинах В. Верещагина.

«Для завоевания Москвы он пожертвовал всеми своими военными силами. Москва, которая была конечной целью его планов, его надежд, эта Москва была разрушена! Что оставалось делать?

И тут даже его решительный гений заколебался».

Вдруг он объявил о выступлении к Петербургу. Завоевание этого города уже было намечено на его военных картах, дотоле не обманывавших его. Некоторым корпусам уже было приказано быть наготове. Но это лишь кажущееся решение было средством для того, чтобы не потерять бодрости и рассеять уныние, вызванное потерей Москвы. Поэтому Бертье и особенно Бессьеру легко удалось убедить его в том, что время года, отсутствие провианта и плохие дороги – все препятствовало этому трудному походу».

«Кто-то предложил вернуться в Витебск к армии Витгенштейна».

«Наполеон колебался в выборе. Его пленяло лишь завоевание Петербурга, а все остальное казалось ему позорным отступлением, признанием своей ошибки и, не то из гордости, не то из политических соображений, он отверг все предложенные ему планы».

«От французской армии и от Москвы, уцелела лишь одна треть. Но Император и Кремль остались нетронутыми, слава Наполеона еще не померкла, и ему казалось, что два соединенных великих имени Наполеон и Москва не могут не одержать окончательной победы. Итак, он решился вернуться в Кремль, к несчастью спасенный от огня двумя гвардейскими батальонами».

Петровский подъездной дворец. Художник Ф. Кампорези.

«Лагерь, через который ему надо было пройти, представлял страшное зрелище. Посреди полей, в топкой холодной грязи горели огромные костры из мебели красного дерева и позолоченных оконных рам и дверей. Вокруг этих костров, подложив под ноги сырую солому, кое–как прикрытую досками, солдаты и офицеры покрытые грязью и копотью сидели в креслах или лежали на шелковых диванах. Около них валялись кучи кашемировых шалей, дорогих сибирских мехов, персидской парчи; тут же была серебряная посуда, с которой нашим, приходилось есть лишь обуглившееся черное тесто и недожаренную кровавую конину».

Рассказ Леонтия Петровича Лепешкина.

Разнесся слух, что французы в Москве; да и тут не все поверили; иные говорили: это союзники к нам подоспели. Ходили наши мужички в Москву и рассказывали, что сами видели Бонапарта у Дорогомиловской заставы. Поднялся стон: женщины голосом выли, и все кричали: «Решилась Россия! Москва пропала»! Покойный батюшка говорить: «Еще неизвестно, кто решился: либо Россия, либо Бонапарт». Мне так сдается, что его из Москвы–то голиком погонять». Уж после-то сколько раз вспоминали мы эти слова.

Потом стали французы по окрестностям бродить, и слышим мы, что отряд стоит у нас в Дмитриеве. Иные из окрестных жителей доставляли им. печеный хлеб. Тогда в Дмитриеве лежал большой запас соли и много медных денег. Этими деньгами и солью, французы платили за хлеб.

Как узнали мы, что неприятель так близко, собрались наши мужички в Раменский лес. Считалось до него верст пятнадцать. Но батюшка посоветовался со старостой, и решили они, что такое дело следует обдумать. Собрали мир, потолковали, и положили, чтобы всякий укладывал свое добро на возы, а между тем будут за французом следить, и лишь только он появится в селе Синькове, что лежит на полдороге от Дмитриева, ударять в набат, и тогда все должны выезжать.

Поднялась суматоха, все уложили, потом вырыли большие ямы, высыпали в них обмолоченную рожь и овес, прикрыли их досками и на доски наложили соломы. Напекли хлебов, из них сухарей насушили, и ждем.

Вдруг к нам из Дмитриева пять казаков: прислали их тоже французов ждать. К каждому казаку приставили по два человека из наших и вооружили их пиками. Кроме нового урожая, был у нас запас в магазинах. Казаки велели их обложить соломой, чтобы зажечь, лишь только подойдет неприятель. Тянуть наш обоз к Раменскому лесу; остались на селе одни лишь казаки, да десять человек к ним приставленных.

Раменский лес тянулся на несколько верст. Мы выбрали низкое место, куда поставили все свое добро и стерегли его поочередно.

Когда ушел француз из Москвы, вернулись мы в свое село: милостью Господней все у нас уцелело. Сокрушались только о своих да о Москве.

Рассказы старых людей про французов.

Жили мы в ту пору в Смоленске и жили, слава Богу, с достатком, ни в чем не нуждались. Никак дня за два до Спаса Преображения приходилась суббота; народ, отстоявши всенощную, расходился по домам. Только слышим мы, – на улице крик. Выбежали за ворота, глядим – скачет казак и кричит: «Уходите в крепость, спасайтесь! Бонапарт подходит»! Повязали мы свое добро в узелки, да скорехонько в крепость; там и спать улеглись. На другой день, часу в десятом, загремела пальба: это французы пошли на крепость. Не могу и рассказать, в каком мы были страхе! Сидим это в садике, дрожим, как вдруг бомба промеж нас: бух! Не взвидели мы тогда света Божьего, крикнули, да сколько хватило прыти, в погреб: там и спрятались.