Нагуализм

Сегодняшний читатель может размышлять над той же кантовской диадой, сформулированной на ином языке описания «простодушным» Лао-цзы и древнеамериканскими нагуалистами.

И древняя цивилизация Китая, и древняя цивилизация месоамериканцев рано узнали на себе прелести социальной жизни. Они искали путь, как прожить в социуме, но не утратить свой шанс освободиться от него. Если старый Китай разделился на конфуцианство и даосизм, так как не нашел внутреннего единства мировоззрения, то древние индейские маги боролись, судя по всему, вплоть до прихода испанской Конкисты.

Они объединили в своем поиске два начала «социального человека» — лицо и сердце. Поскольку в нагуализме изначально доминировала, торжествовала двойственность в описании такого сложного существа, как человек, возможно старым индейским магам и шаманам было проще. Ибо лицо (социальная маска, социальное поведение и правила) без труда ассоциировалось с тоналем, а сердце (и-олли, «тот, чья сущность движение»), где рождаются намерения и желания, вовсе не обусловленные автоматизированным обществом, — конечно, ассоциировалось с нагуалем.

Соединить эти две силы, единые в корне своем, древним нагуалистам должно было казаться процессом естественным, простым и необходимым. И они соединились — не в полевых заметках университетских антропологов, а в волшебном эпосе доктора Карлоса Кастанеды.

Так в нагуализме человек стал целостным. Он приобрел перспективу объединить две стороны, чуждые друг другу и устроенные принципиально по-разному. Он приобрел шанс обрести свободу. Таков подлинный нагуализм. Он метафизичен и философичен, и сказать об этом необходимо.

Принимая в качестве повсеместного фундамента бытия некую реальность, исполненную безличной силы и не подчиняющуюся законам, установленным для окружающего поля, — так называемому «перцептивному договору» (конвенциональности), где указано, что и как воспринимать, что не воспринимать ни в каком случае, и что воспринимать в отдельно оговоренных случаях, — мы неминуемо превращаем нагуализм в «науку об осознании». Причем, если саму «науку» мы можем постичь и даже формализовать определенным способом, то практическое применение данной «науки» (которое порой именуют магией) на деле может быть только «искусством». Иными словами, это — специфическое мастерство, которому можно научить лишь до какого-то предела. «Искусство» начинается там, где исчезают способы обучения. Разумеется, это зависит не только от качества изучаемого навыка, но и от уровня и опытности учителя.

И все же — если мы говорим об искусстве, какого бы великолепного учителя мы ни нашли, наступит пугающий момент «освобождения» от учебы — тот самый момент, когда законы, алгоритмы, аналогии, даже легенды и притчи больше ничего не говорят ученику. Оказавшись лицом к лицу с нагуалем, Непостижимым и Неизреченным истоком всей данной ему реальности, нагуалист может опираться только на себя — на свой талант, на свое «искусство осознания», способность чувствовать и следовать интуиции. Он постиг «науку», и теперь имеет дело с непредсказуемым даром Силы, со своим личным «искусством осознавать». Об искусстве мало, что можно сказать, и поэтому я почтительно замолкаю.

Главное содержание теоретического наследия нагуалистов — это, конечно же, «наука об осознании». Поскольку осознание — очень тонкий и неуловимый предмет, нагуализм исследует его через две психические способности человека, которые академическая наука традиционно называет «высшими» — через внимание и восприятие.

Прежде всего, надо отметить, что в современном нагуализме обе эти функции психического аппарата крайне важны и (что особенно следует отметить) рассматриваются как активные, то есть, самостоятельно действующие и воздействующие на окружающий мир. Классическая европейская философия еще до зарождения психологической науки сформировала устойчивое представление о некой пассивности основного массива психических реакций и процессов.

Иными словами, психология развивалась под влиянием сильного убеждения — воспринимая мир, мы всего лишь его «отражаем»; фокусируя внимание на объекты мира, мы всего лишь следуем за избранными потоками сигналов, поступающих снаружи. Мир активен, мы — пассивны. Любая мысль о некоем непосредственном воздействии психического процесса (воли, намерения, внимания, восприятия) на внешний мир почти мгновенно признавалась ересью и объявлялась «паранаукой» (чаще всего, разумеется, «парапсихологией»).

В философии подобные идеи рассматривались как идеалистические, метафизические, даже солипсистские. В религии — оккультные, мистические, эзотерические. Только индуисты и китайцы, как правило, соглашались с подобными заявлениями, полагая их очередным доказательством истинности той или иной ориентальной доктрины.

Современный нагуализм не имеет отношения к религии. Мы даже не говорим о философской доктрине или метафизической концепции. Нагуализм как теория энергетического метаболизма и трансформации человека — предельно абстрактен. Его намерение прагматично и отвлечено от любой метафизики, независимо от того, имеет ли метафизический концепт религиозную окраску.

В центре нагуалистского рассмотрения находится некий субъект (наблюдатель, восприниматель) с присущим ему комплексом психоэнергетических автоматизмов, стереотипов, и внешнее поле (которое принято считать Реальностью, обладающей огромным энергетическим потенциалом и существующей независимо от субъекта). Между субъектом и Реальностью, конечно, имеется связь — возможно, квантового характера («наблюдатель влияет на наблюдаемое», и наоборот). Как правило, связь между субъектом и полем слабо проявлена. Она существует, скорее, потенциально, поскольку наше осознание замкнуто на себе, следует привычному порядку психической динамики, сосредоточенной на императивной дихотомии «внешнее — внутреннее», а потому почти не чувствует Реальности — энергетического океана, породившего нас и непрерывно продолжающего питать наше тело и наше сознание.

В «объяснении магов», изложенном у Кастанеды, все сказанное выше превращено в компактную и выразительную метафору: «Тональ охраняет нас от нагуаля. Он изолирует нас от необычных и мощных чувствований Непостижимого, поскольку заботится о сохранении упорядоченной психики субъекта в энергетическом океане Бесконечности». Следовательно, задача «науки об осознании» состоит в том, чтобы субъект (человек) в процессе психологической и энергетической практики приобрел навык нового равновесия — того состояния, где различные части Неизреченного и Непостижимого нагуаля станут доступны нашему осознанию, но не разрушат его порядок, его самость, его способность к произвольному контролю за вниманием, восприятием и реагированием. Следуя данному пути, мы обогащаем собственный тональ, прикасаясь к различным граням и областям нагуаля, но — и это очень важно! — не разрушаем его.

Тональ, несомненно, в значительной степени преображается, трансформируется, обретает новые содержания и новые способности, но не распадается и не теряет своих фундаментальных функций. Тональ сохраняет свою целостность, стабильно обеспечивает эмоционально-реактивное и мыслительно-познавательное равновесие субъекта.

Возможно ли добиться такого «нового равновесия»? Можно ли обрести новые способности восприятия и чувствования, магию нагуаля (хотя бы в некоторых областях его Бесконечности, превосходящей воображение не только человеческого вида, но и любой живой формы, существующей как отдельность, как психоэнергетический автономный агрегат)? Ибо именно в этом «сохранении тоналя» на фоне обретенной «открытости» к нагуалю и состоит трансформация вида, переход существа к новому бытию.

Нагуализм утверждает, что подобное достижение возможно. Согласно кастанедовскому эпосу (который каждый волен принимать за легенду или, например, «сказку о Силе») завершение перестройки осознания через достижение нового типа внимания и восприятия ведет к особого рода «воспламенению». Ибо в результате этой работы мы преображаемся настолько, что выходим за пределы диапазона, воспринимаемого другими членами нашего социума. Для них нагуалист, достигший высшей реализации своего осознания, исчезает. Для самых внимательных наблюдателей он словно бы «сгорает» в некоем «огне изнутри». Здесь уместно вспомнить странные свидетельства, приводимые Д. Бринтоном, что нагуалисты якобы «превращались в огненные шары».