Догмат искупления в русской богословской науке

Не Бог, но каждое свойство представляется здесь имеющим свое особое действие [1176].

Свое завершение такое понимание свойств и их действий находит у протоиерея С. Булгакова, где правда Божия «ни перед чем не может остановиться, даже если суд упадает на Самого Бога» [1177]. Оно ведет к признанию «необходимости» в Абсолютном Бытии, в Боге (проф. Скабалланович) [1178].

Но действие, требование любви Божией не менее абсолютно, и чтобы «примирить» эти свойства, «удовлетворить той и другой», Бог Сам становится «страдательным орудием» удовлетворения. В понятие о Боге вносится необходимость и сложность.

Такие следствия заставляют проверить, насколько верно то положение, откуда они проистекают: «никакое свойство Божие не может быть лишено свойственного ему действия». Положение это является не истиной Откровения, а результатом ряда абстрактных рассуждений и заключений.

При непостижимости Существа Божия о свойствах Божиих можно заключать только по действиям Божиим. Причем существенным признаком человеческих рассуждений и заключений в отношении Бога всегда остается их известная неадекватность и условность. Тем более условным останется постулирование действий Божиих в соответствии со свойствами, определенными на основании тех же действий. Все подобные выводы должны быть проверены положениями более обоснованными и бесспорными.

Таким бесспорным положением является святоотеческое учение о простоте естества Божия: «Божество просто и имеет одно простое действие» [1179]. Приписывание действий не Единому Богу, но Его отдельным свойствам противоречит умозрению святоотеческому.

Заключение о различии до противоположности Божиих свойств в зависимости от неодинакового восприятия действий Божиих человеком указывает на несовершенство этого восприятия: «Божеское просияние и действие, будучи едино, просто и нераздельно, пребывает простым и тогда, когда разнообразится по видам благ, сообщаемых отдельным существам, и когда разделяет всем им то, что составляет собственную каждой вещи природу; но, нераздельно размножаясь в отношении к отдельным существам, оно и самые отдельные существа возводит и обращает к собственной своей простоте» [1180].

Вместо возведения к этой простоте, в Божество признанием свойств, нуждающихся в «примирении», переносится несовершенство — множественность и сложность человеческого восприятия [1181].

Святые отцы избежали этой ошибки. «Бог, — говорит святитель Иоанн Златоуст, — одинаково благ и когда оказывает милость и благотворит, и когда наказывает и карает» [1182].

Такое же понимание благости Божией имеется и в системе митрополита Макария, только излагается в другом трактате: «Святые отцы и учители Церкви также чаще всего и с особенною силою восхваляли благость Божию… они считали это свойство самым существенным в Боге: Бог благ по природе, благ от Себя и чрез Себя; и благость как бы составляет самую Его сущность: Он весь есть благость, весь любовь» [1183].

Со святоотеческим пониманием простоты и единства действия Божия и Божией благости нельзя согласовать положение о различных свойствах, нуждающихся в примирении, — они будут только «облачениями любви». В штраусовском «параллелограмме сил» обе стороны окажутся совпадающими, и для диагонали места не останется.

В святоотеческом богословии все «антропоморфические» выражения Священного Писания понимаются богоприлично и нет нужды в изобретении нарочитых понятий о сатисфакции–удовлетворении и т. д. Несоответствие между отдельными трактатами объясняется тем, что в заимствованном западном истолковании искупления в основу принято схоластическое понятие о Боге, а не святоотеческое учение о простоте Существа Божия. Такие же противоречия в учении о Боге обнаруживаются в другом заимствованном от западного богословия опыте истолкования догмата искупления — у профессора П. Светлова.

Протоиерей П. Светлов начинает свой труд с отрицания русского «школьного» богословия, называя изложение учения об искуплении митрополита Макария «нелепостью», и в дальнейшем пытается избежать противопоставления свойств любви и правосудия в Боге, хотя, как это уже отмечалось, очень неудачно («любовь в оборонительном положении»).

Но зависимость от протестантской схемы приводит его к тем же утверждениям: «удовлетворение было необходимо для возвращения любви Бога к людям»; «посредством изменения внутреннего отношения к людям в Существе Божием» [1184].

Заимствовав основную схему от протестантов, желая вложить реальное содержание в понятие «объективной стороны искупления — примирения Бога с человеком», протоиерей Светлов не проверил этой схемы православным учение о Боге, у Которого нет изменения и ни тени перемены (Иак 1, 17).

Протоиерею П. Светлову, вместе с протестантскими теологами, представлялось, что если в Боге нет антипатии, гнева, вражды к грешнику, то Его отношение к человеку не будет живым и личным, но каким‑то «безжизненным» [1185].

Живое отношение Бога к миру заключается в Его Промысле, в действиях Его любви, сообразующихся с человеческой свободой, и наивысшего проявления достигает в том, что Бог стал Человеком для спасения человеческого. Но из этого нельзя делать заключения об изменяемости в Боге.

«Строить по образу человека понятие о Боге для Церкви значило бы не яко Бога прославлять Его (см.: Рим 1, 21)… Называя Бога бесстрастным, мы, конечно, этим не выражаем истину о Боге исчерпывающе адекватно, однако подходим к ней ближе, чем при тварных уподоблениях; уподобление же заведомо ее искажает» [1186].

Во всех аналогиях и заключениях от тварного мира к Богу нельзя забывать, что «одно в Нем постижимо — Его беспредельность и непостижимость» [1187].

Поэтому в истолковании догмата искупления не может быть ни прямого, ни косвенного противоречия учению о непостижимости Божией, Его простоте, неизменяемости и благости как «самом существенном свойстве» [1188].

По отношению к учению об этих свойствах должен быть рассмотрен вопрос об употреблении в изложении учения об искуплении термина «удовлетворение правде Божией крестными страданиями и смертью Иисуса Христа».

Понимаемый «vere et proprie», термин этот, это понятие, как было доказано в ряде рассмотренных исследований, безусловно, противоречит правильному учению о Боге.

Здесь заключается попытка проникновения «внутрь Божества» — попытка выразить в понятиях «тварных» содержание того, что, по мнению употребляющих этот термин, должно происходить в Самом Боге. Таким образом, в Божество вносится изменяемость (во времени) и сложность, тем более что время и условия происхождения этого термина показывают антропоморфическое содержание, которое вкладывалось в него его изобретателями.

Но, несмотря на отрицание этого термина русской богословской наукой, все же имели место попытки сохранения этого термина путем вкладывания в него иного содержания [1189].

При суждении об этом следует иметь в виду не только то, что этот термин изобретен на инославном Западе после разделения Церквей, понятия, им выражаемого, нет в богословии восточных отцов и для самого термина не имеется соответствующего выражения на греческом языке [1190], — но и что понимать его предлагается в несобственном, переносном смысле.