Духовный мир

Согласие учения о сверхъестественном Промысле с воззрением научным на неизменность данного порядка в природе, таким образом, неоспоримо. Но должно сказать и нечто большее этого. Идея о Промысле Божественном вообще, в обоих его видах, не только не отрицается, но предполагается данными научной космологии в качестве основы, на которую она опирается в конце концов, если хочет иметь вид определенного, цельного миросозерцания. Центр тяжести ее лежит в учении о материи и силе, и кратко, в существенных своих чертах, естественнонаучная космология может быть представлена в следующем схематическом виде. Материя есть «нечто» (х) протяженное, сложное пли делимое, непроницаемое, доступное в известной мере внешним чувствам. Движение и покой (относительные) – состояния материи. Главные роды первого состояния материи, т. е. движения, суть движения молярное (движ. массы) и молекулярное (частиц тела). Причина перемен в материи или, лучше, ее движений – сила. Сил столько, сколько родов перемен (явлений) или форм движения в материи. Все перемены или состояния материи сводятся к движению, а потому – основная сила есть сила движения. Сущность основной этой силы есть «Неведомое» для науки, но близкое вере Абсолютное Начало всего сущего, Первосила или Верховная Сила, т. е. Божество (Перводвижитель, по прекрасному выражению Аристотеля). Только в действии этой Силы наука может указать последний источник действий конечных сил природы. Да она и должна сделать это, если не хочет противоречить одному из основных своих законов, гласящему, что каждая сила приводится в действие или обнаруживается под воздействием на нее внешней или другой силы (закон перехода потенциальной энергии в кинетическую). Если так, то, без предположения абсолютной и самодействующей Силы, мысль наша в конечном объяснении деятельности сил в природе (ее жизни) была бы поставлена в невозможное логически положение: пришлось бы предположить бесконечный ряд конечных сил, взаимно друг друга обусловливающих, – что нелепо. Впрочем, и независимо от указанного научного закона, объяснение господствующего в природе и истории порядка одною механическою причинностью, т. е. действием крайне разнородных, часто друг другу враждебных сил и стихий, во всяком случае ничем несогласуемых в цельное единство и действующих друг от друга независимо, для научной мысли невозможно без предположения верховного и высочайшего разума, всем управляющего. Наконец, нельзя не обратить внимания в заключение и на то, что наука не может и не вправе без противоречия своим началам собственными средствами отрицать (как и утверждать, впрочем) учение о Промысле: ей доступно лишь наблюдение фактов в их внешней причинной связи, а не последнее или внутреннее их основание, с точки зрения учения о Промысле, лежащее за пределами области механической причинности в неведомой для нас области высшей телеологической причинности (См. «Опыт апол. излож. правосл. христ. вероуч.» свящ. о. Светлова, проф. богослов. Киевск. Универс., т. I, изд. 1896 г.).

Б. Промысел Божий и человеческая свобода.

Образ Божественного Промышления видоизменяется в зависимости от его предметов: иной он в отношении к неодушевленной и неразумной твари, другой – в отношении к разумной твари земли, т. е. человеку (и ангелам). Правда, и в том, и в другом случае, – и в области нравственно-разумной, и в области неразумной природы, Промысел Божий не уничтожает действия естественных сил и законов той и другой области явлений, ибо все здесь совершается или создается совокупным действием промыслительной воли Божией и естественных сил твари; но иначе подчиняется воле Божественной тварь неразумная, иначе тварь разумно-свободная. Неразумная тварь безусловно подчиняется намерениям Божественного Промысла; подчинение же человека условное, оно обусловлено его свободою; в первом случае остается во всей силе закон физической необходимости, во втором господствует закон нравственной необходимости, где существо не принуждается, но побуждается к исполнению планов Божественного Промысла, – таким образом, что его свобода остается неприкосновенною.

Однако, при более глубоком исследовании вопроса об отношении Божественного промысла к человеческой свободе, весьма естественно возникают трудности к признанию неприкосновенности человеческой свободы перед Божественным Промыслом. Из учения о предметах и Божественного Промышления или из его всеобъемлемости и из всеведения Божия необходимо следует вывод, что Бог от вечности предопределил как в целом, так и в малейших подробностях течение вещей в истории и природе; а из могущества Божия («не изнеможет у Бога всяк глагол» [97]) следует и тот вывод, что план Божественный, которому подчинено все течение событий в мире, непременно осуществится и осуществляется, т. е. что все должно подчиняться ему с безусловною необходимостью, не исключая человека. С другой стороны, целость человеческой свободы представляется, по видимому, невозможною, в связи с безусловностью Божественных определений, в виду того, что разумно-свободная тварь может с сознательным упорством противопоставлять свою немощную волю абсолютной воле Божества (особенно в царстве злых духов). Из сопоставления этих двух сторон вопроса возникает дилемма, по видимому разрешимая не иначе, как отрицанием или Промысла для сохранения свободы, или свободы для сохранения Промысла; дилемма эта гласит, что признанием Промысла уничтожается свобода, а признанием свободы уничтожается Промысел.

Естественный исход из этой дилеммы дается правильным понятием о свободе вообще и о человеческой свободе в частности (настолько, что самой дилеммы при правильном понятии об этом не существует). Трудность значительно уменьшается, когда свободу отчетливо различают от произвола и разумеют под нею способность воли избирать для деятельности определения или мотивы, какие в бесчисленном множестве отовсюду предоставляются ей (в природе духа, тела, в обществе, внешней природе и т. д.). Если свобода наша состоит лишь в независимом по нашему выбору подчинении тем или иным действующим на нее импульсам (возбуждением), то, очевидно, что добровольное ее подчинение высочайшему и единственно-ценному импульсу – воле Божественной, не есть отрицание свободы; напротив, только подчинением абсолютной истинно-ценной воле Божества наша воля восходит на ту ступень, где она становится истинно-свободною и возвышается над рабством перед тварью. В глубоком и ясном познании истины жизни, т. е. воли Божественной, действующей в истории и в природе, и во всецелом, добровольном, радостном подчинении ей но любви к ее воплощению во Христе заключается единственное средство освобождения человеческой воли из состояния рабства твари в состояние разума и свободы. Если пребудете в слове Моем – сказал Господь Иисус Христос, то вы истинно Мои ученики. И познаете истину, и истина сделает вас свободными (Иоан. VIII, 31 – 32).

Я уже не называю вас рабами; ибо раб не знает что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего (Иоан. XV. 15). Итак, Промысел Божий не может сопровождаться отрицанием свободы воли тех, которые стремятся к свободе истинной; что касается других, то они все равно ее не имеют, – не имеют истинной и полной свободы. Однако и они (т. е. люди, не стремящиеся достигнуть свободы согласованием своей воли с волею Божественною и не умеющие молиться: да будет воля Твоя!), – и они не совсем лишены свободы в низшем чисто-психологическом значении слова. Если Промысел ограничивает свободу их действий, то свобода желания всегда остается при них. «Свобода созданного существа, справедливо замечает один богослов, состоит не столько в совершении действий, сколько в желании действий, возможных по обстоятельствам. Итак, когда Бог отказывает в средствах для выполнения воли, то Он не ограничивает свободы желания и только удерживает последствия желания [98]). В этом, в настоящих земных условиях, полагает сущность свободы (свобода желать) и христианская религия, по учению которой Бог вменяет человеку не столько действия, сколько настроения и побуждения или намерения при совершении их [99]); к этому свобода сводится и на практике или в опыте, что хорошо известно каждому, и что прекрасно выражено в одном месте у Шекспира: «наша воля с волей судьбы расходится так сильно, что нам редко свои намерения исполнить удается.