Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух
Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух читать книгу онлайн
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
2. "Когда же приводится нечто высказанное в писании, то оно побуждает читателя и привлекает его к исследованию истины тем более, чем более восхваляется авторитет самого писания".
Вновь пафос живого истинолюбивого критицизма, ориентированный на исследование первейших заветов в текстах священного Писания. Социальная жизнь авторского текста как социально значимый текст личной жизни. Ученый текст - ученый контекст - ученая жизнь. Ученый текст и ученая жизнь ученого человека в контексте средневековой учености, собственно, и составляющей подлинную жизнь средневекового книгочея - его жизнь в слове.
Но... еще раз обдумаем процитированные здесь тексты Петра Абеляра, прямо относящиеся к его учению - умению читать текст: слушать слова, а слышать смысл - видеть свет истины, по которой - жить.
Предмет, на который направлен критический ум Абеляра, - тексты всевозможных степеней священства, в том числе и самые священные: тексты священного Писания. Цель этого критического ума состоит в том, чтобы очистить эти тексты от всех, какие только есть, признаков неподлинной, ненастоящей ещё жизни, принявших обличье текста. Эта неподлинная жизнь предстает то в виде вовсе тривиальных промашек или ошибок переводчика, то в виде мотивированных, с учетом живых особенностей тех, к кому обращено слово текста, разночтений языкового либо стилистического характера, то в виде словесного ряда, сложенного скорее по мнению, нежели по истине, для пущей популярности текста, а то и в виде вовсе житейского свойства особенностей живого слова, невесть каким образом влетевшего в текст. Абеляр изгоняет все следы внешнего жизнеподобия из текста, стерилизуя его, отцеживая, перегоняя и конденсируя дистиллированное в чистом результате слово окончательного священства, хотя и лишенное всех, какие только бывают, человеческих проявлений. ("Ей жизни не хватало, - чистой, дистиллированной воде".) Чистое обезжизненное священство... Но именно потому - подлинно живое священство, священство per se.
Святая дистиллированная вода, должная задержаться в пригоршне.
Вместе с тем Абелярово дело по очистке текста от такой вот неподлинной жизни, дело по изгнанию малейших ее признаков из священных текстов - в высшей степени живое, человеческое и потому - еретическое, едва ли не богохульное дело. Живое дело. И обосновано оно, это живое дело всей жизни Петра Абеляра, текстом же, притом священным (словом Августина, иных отцов церкви, святых, пророков, апостолов, евангелистов). Оттого столь огромно количество цитат-прецедентов, обосновывающих каждый текстологический акт Абеляра. Настолько, впрочем, огромно, что часть из них пришлось просто-таки опустить в длиннющих цитированиях регламентов Абеляра, технологично предписывающих, от чего следует освободить текст ради... текста в его окончательном и чистом виде, то есть предельно сконцентрированной его осмысленности.
Итак: изгнание чужой - внешней - жизни из священного текста, с одной стороны, зато с другой - встраивание не вполне еще ученой собственной жизни, представшей в лично разработанном научении читать, в текст не меньшего священства.
В результате: текст, может быть, всей Абеляровой жизни, текст-жизнь под названием "Да и нет", в коем теперь уже совершенно явно на основании только что показанной учительско-ученической методы демонстрируется тотальное освобождение многоразличнейших высказываний святых отцов-основоположников от всякого рода противоречий.
Все как будто совершенно законно; все ссылки на классиков делают дело Петра Абеляра делом вполне санкционированным, вполне легальным, так сказать, вполне проходимым. И все таки... почти взрыв, почти бунт. Ну, кому, например, понравится дело по выпрямлению-высветлению начального канона, основ веры, пусть даже при всецелой опоре на только опубликованные, идеологически как бы канонизированные тексты?! Тем, кто хочет держать умы в узде, а глаза в шорах, такое сразу бы не понравилось. Как мы еще увидим, не понравится сие и современникам Абеляра.
Двинемся дальше.
Как уже сказано, чаемый, освобожденный от каких бы то ни было примет внешней жизни, священный текст окажется подлинно живым. Но это будет, - как это выяснится в будущих веках, - пустой текст, изошедший в дистиллированное, стерильное ничто.
Но текст самого Абеляра, текст, ученым образом обосновывающий и оправдывающий его же ученое дело по высветлению-просветлению священных текстов, - поразительно новое, в высшей степени новаторское дело, разрабатывающее ученое умение читать - субъективно, в своих намерениях, предельно скромен, боголюбив и богобоязнен. Этот текст сознательной авторской волей низведен с помощью ссылок на, если можно так выразиться, классиков евангелизма-августинизма до очевидно внятных прописей. Но текст, ставший - спустя века - основанием критической текстологии.
В результате - глаза в глаза - сошлись две жизни на чистом листе изошедшего в молчание текста:
жизнь Иисуса Христа, который (цитирую в третий раз) "пожелал воссесть в двенадцатилетнем возрасте среди учителей и спрашивать, скорее являя нам образ учащегося в вопрошании, чем образ учащего в высказывании, хотя тем не менее он обладал полной и совершенной божественной мудростью";
жизнь Петра Абеляра в истории его бедствий, да и в других историях, ставших ответами на вопросы ученого книгочея, обращенные им к тексту, в том числе и к священному. Текст священного Писания и текстологические штудии Абеляра стали человеческими действиями-поступками, определившими судьбы их совершивших.
Сигнал об исчерпании в самой себе книгочейской учености Петра Абеляра?
То, что осталось от текста, - геометрически безупречная капля дистиллированной воды - святой воды; окончательно округлое и окончательно правильное последнее слово-смысл.
Явление Абеляра на кафедре всеевропейского всеученейшего семинария было очень заметным, очень важным явлением.
"Семь свободных искусств" ранней школы в школах XI и XII веков всё более творчески развивают свой гуманитарный тривий, создавая в рамках диалектики настоящую религиозно-философскую науку. Приняв за метод, предложенный Абеляром "да" и "нет", выявление противоположностей, диалектический анализ содержания, за форму преподавания - диспут, эта школа внесла в знание плодотворный дух борьбы, углубила, в надежде на их высший синтез, естественные антиномии религиозности", - пишет O. A. Добиаш-Рождественская.
Еще раз по тексту.
"...Так как тождество во всем является матерью пресыщения... то надлежит изменять сами слова по отношению к одному и тому же предмету..." Анатомирующее, творческое, мастерски-исследовательское чтение.
"...Любить в словах их истину, а не сами слова". Их-то, слова, как раз и следует обсуждать, исправлять, подправлять, отбрасывать, заменять. Чтение без почтения, но ради высокочтимого смысла.
Больше вопросов, нежели ответов на них. Таков книгочейский императив магистра Петра Абеляра, мастера в области научения (и умения) читать текст.
"...Ложь... грех, который существует скорее согласно намерению говорящего, чем согласно содержанию сказанного". Вот, оказывается, в чем оправдание критики текста: оно, помимо случайных накладок в текстосложении, - еще в намерении говорящего (пишущего) слово. Авторитет может - и должен - быть поколеблен. Со всех сторон: в сфере субъективных отступлений от истинного слова; в сфере моральной (неистинолюбивая суть авторитета, сказавшего слово).
В результате: не принять за достоверное, а понять как достоверное. Еще один императив урока Абеляра: учить читать. Пафос понимания. Понимание слова веры, в конце концов!
Отсюда еще одна максима: "...первым ключом мудрости является постоянное и частое вопрошение..." в "да-нетной" ситуации критического чтения текста.
Что же получается?
В усредненной, как бы для всех, учености Алкуина, представленной в научении учить и завершившейся в окончательном неумении чему-либо научить, демонстрируется стремление передать слово казусное, чтобы таким вот способом передать слово истинное. От слова-казуса к слову-истине. От умения (через умение) - к Смыслу, загаданному в слове о мире - во всецелой самоценной удивительности этого мира, каждой его вещи. Две опоры: передать слово как истину; передать слово как казус: случай и загадку...