Евангелие в памятниках иконографии

Древнейшие из дошедших до нас списков лицевых Евангелий не восходят ранее VI в. Были ли эти, известные теперь нам, списки первыми опытами лицевых Евангелий или же они представляют собой копии с образцов более древних? В иконографии предшествовавшего времени были многие из тех изображений, которые вошли и в эти древнейшие кодексы: мы встречаем их уже в мозаике и скульптуре IV–V вв., и историческая связь между ними — вне всякого сомнения. Относительно одного из этих кодексов — сирийского Евангелия Раввулы — давно уже верно замечено, что небрежная грубость или техническая неумелость исполнения его миниатюр и в то же время искусство композиции указывают на то, что миниатюрист должен был пользоваться готовыми оригиналами [4]. Но существовали ли раньше особые списки лицевых Евангелий? Ни таких памятников, ни более или менее определенных указаний на них до нас не дошло. Памятники древней письменности говорят об этом предмете глухо. Из них мы узнаем о существовании в IV–V вв. драгоценных кодексов Евангелий, с роскошными украшениями, но они не говорят прямо о миниатюрных изображениях лиц и событий Евангелия. Евсевий свидетельствует, что император Константин поручил ему изготовление книг для константинопольских церквей, что в числе таковых были хорошо написанные и даже роскошно приготовленные трех-и четырехлистовые свитки [5]; тут были, вероятно, и Евангелия; но о священных изображениях в них историк не говорит ни слова. Иоанн Златоуст в 32-й беседе на Евангелие Иоанна упоминает о бывших в употреблении христиан, его современников, роскошных списках Библии, написанных на великолепном материале (των ύμένων λβτττότητος) превосходным шрифтом (τό των γραμμάτων κάλλος) золотыми буквами (χρυσοΐς γράμμασίν έγγΕγραμμένον)· [6]. Кедрин говорит, что император Константин украсил Евангелия городской великой церкви золотом и драгоценными камнями [7]; но эти украшения, очевидно, относятся к окладам Евангелий; подобные же украшения имеются в виду в рассказе об императоре Зеноне, который почтил ими кодекс, найденный на груди ап. Варнавы в 485 году [8]. О Феодосии-младшем известно, что он был хорошим каллиграфом [9]. Вообще искусство каллиграфии — дело бесспорное не только для IV–V вв., но и для III в. Известно также и то, что ценные кодексы Евангелий хранились в изящных ларцах и пользовались почетом [10]. До нас дошли и памятники миниатюрной живописи ранее VI в., но эти миниатюры имеют характер античный: почва для них подготовлена была предшествовавшей историей искусства, чего нельзя сказать в той же мере по отношению к иллюстрации Евангелия. Творчество собственно христианское требовалось для последней в гораздо большей мере, чем, например, для иллюстраций Илиады, творений Вергилия и даже книги Бытия, иллюстрированные списки которых восходят ранее VI в. А потому, если уцелевшие до нас лицевые Евангелия суть копии, все-таки недалеко от них по времени стоят и их оригиналы. Археологические данные не позволяют отодвигать начало лицевых Евангелий ранее V и даже VI в. В первые три столетия христианства разрабатывался символический цикл христианских изображений и намечен был переход от искусства греко-римского к самобытному христианскому искусству; художественная энергия IV–V вв. направлена была на разработку главнейших типов и сюжетов в духе христианском: искусство христианское стало на новую дорогу, и хотя заметно еще некоторое колебание и непоследовательность в обращении с формами античными и христианскими, но ясно, что поворот назад невозможен; основные задачи искусства уже намечены твердо. В VI в. колебание прекратилось; христианское искусство развилось и окрепло. Если сравнить равеннские мозаики V в. (ваптистерии, ц. Галлы Плакиды) с мозаиками VI в. (ц. Аполлинария Нового, Виталия), то будет видно, какой решительный шаг сделан был искусством по новому направлению в продолжение одного столетия: то же можно видеть и на других довольно многочисленных памятниках того времени. Сознание художественной силы и умение обращаться с христианскими темами, обширный запас готового материала могли вызвать византийских художников на крупную работу по иллюстрации целого Евангелия. Для такой работы требовалось не одно знакомство с традиционными формами, но и энергия творчества, и, как необходимое условие успеха, глубокое проникновение в сущность Евангелия. Такая задача не могла быть разрешена во всех мельчайших подробностях в короткое время и единоличными усилиями; для этого потребовалось не одно столетие; но важно то, что в V–VI вв. положено было для этой работы такое прочное начало, которое определило дальнейшее ее движение. Если сопоставить между собой лицевые кодексы, стоящие недалеко от двух противоположных полюсов в истории византийского искусства, именно кодексы VI в., с одной стороны, и XII в. — с другой, а эти последние с позднейшими кодексами XVI–XVII вв., то будет очевидно, что лицевые Евангелия имели некоторый рост, хотя бы и условный, как это замечено выше. Художественная и богословская мысль миниатюристов Евангелий, подчиняясь по необходимости запросам времени, не могла в течение нескольких столетий ограничиваться теми иконографическими формами, которые были даны в Евангелиях VI в. Окаменелость форм, полное отсутствие творческой деятельности, механическая подражательность, равно как и претенциозная склонность к новшеству и дидактизму без достаточного таланта и знания, суть признаки упадка искусства; но не таково было положение дела в Византии в эпоху VI–XII вв. Здесь были налицо и таланты, и готовые импульсы для искусства в общем характере цивилизации. Допустим, что греческая литература значительно упала уже в VI в., но она все-таки существовала и заключала в себе немало таких черт, которые могли прямо благоприятствовать развитию симпатий к лицевым Евангелиям. Поучительный и отчасти легендарный характер письменности, переносящий мысль и воображение в область чудесного, напоминающий о картинах рая и ада, вызывал интерес особенно к той части Евангелия, где речь идет о совершенных Спасителем чудесах; и действительно часть эта в византийских Евангелиях отличается особенным обилием иллюстраций. Сухое отвлеченное направление литературы плохой спутник искусства. Но, допуская развитие в лицевых Евангелиях, необходимо оговориться относительно его характера. Основные типы и сюжеты не подвергаются существенным изменениям по личному произволу художников; изменения в них касаются лишь частностей: однажды установленные типы вводятся в новые иконографические комбинации, создаются новые сюжеты, определяются некоторые новые типы. Но эти новые типы и сюжеты создаются не без влияния со стороны вышеупомянутых важнейших типов и сюжетов, за немногими исключениями; следовательно, здесь обнаруживается не столько оригинальное творчество, сколько приспособление основных готовых форм к выражению новых идей. Анализ дошедших до нас памятников покажет точнее, в каком отношении стоят между собой древнейшие и позднейшие лицевые Евангелия. Византийских списков дошло до нас немного: часть их относится к VI в., большая же часть к Χ-ΧΙΙ вв. Пробел в наличных памятниках совпадает с эпохой иконоборства; тем не менее иконоборческое движение не может быть признано единственной причиной недостатка памятников. Большинство памятников пропало бесследно, другие еще остаются доселе в неизвестности. Все чаще и чаще повторяющиеся находки их в новейшее время дают повод думать, что со временем число их значительно возрастет. Быть не может, чтобы в богатой во всех отношениях Византии, в течение целого тысячелетия, могло явиться всего каких-нибудь два-три десятка лицевых Евангелий, какие мы теперь имеем. И даже несомненно, что наша наличность этих памятников неполна: некоторые из них по всем признакам суть копии с древнейших оригиналов, а этих последних доселе нет налицо.