Молитва господня

И когда подумаешь о таком единстве, то так печально становится за себя и вообще за человечество, которое живет в постоянной вражде, ссорах, самости, корыстности, войнах, разделённости… Но при всей нашей обособленности извечно живёт в человечестве идея единства рода человеческого. Все лелеют эту мечту. Все страдают от борьбы. Всегда появляются люди, которые стараются воплощать эту идею в жизнь. То цари, то философы, то политические деятели стремятся объединять человечество… Но увы! Доселе эта мечта остаётся у них мечтой… И только в истинной Церкви Христовой началось объединение: "никто ничего не называл своим; а у всех всё было общее". И то ненадолго (Деян., гл. 2 и 4). Однако в мире нет иного места и иного пути к объединению, как через Церковь во Святом Духе. Все прочие попытки были и будут тщетными. Только единством во Святой Троице возможно воспитывать единство. И то с каким трудом! С какой борьбою! Даже и от единой Церкви подразделились части, и все делятся больше и больше… Бедное человечество!

Но это всё слишком покажется "возвышенным"? Тогда оставим богословствование и спустимся к более низким понятиям.

Если Бог – Отец, и Отец, конечно, не мой, а общий, то ясно, что мы все братья по Отцу. Мы должны помнить, что Бог не «меня» лишь одного любит, не мне одному лишь Отец, а всем нам… Какая это новая и чрезвычайная идея была для еврейского народа. Ведь евреи были воспитаны в совершенно другом воззрении: лишь они – единственный народ, любимый Богом и избранный Им. Они весь мир разделяли на два лишь лагеря: мы и прочие, иудеи и язычники… И вдруг Господь говорит: молитесь: не Отец мой, а Отец наш… Правда, здесь ещё нельзя непременно и сразу усмотреть единство иудейского и не-иудейского миров, но уже несомненно очевидно, что этим словом «наш» разрывается та самостная, эгоистическая преграда, которая до Христа отделяла «меня» от "не меня", от "них". Отныне дается этим словом сознание, что человечество, люди – едины; сначала – среди одного общества, племени, народа, а потом – и среди всего человечества. Отныне никто не чужой мне, и я никому. Уже нет "я", а есть "мы". Достойно примечания это сознание единства в русском простом народе. Если мы, интеллигенты, всегда говорим о себе в терминах "я", "меня", "мой", и если также именно говорит крестьянский люд о высших классах ("ты", "барин"), то о себе крестьяне часто говорят "мы", как о каком-то едином, единомысленном коллективе. Не результат ли это христианского воспитания Церкви?

Но лучше обратимся каждый к себе! Что я должен чувствовать, когда теперь произношу слово "наш"?

Я знаю теперь, что должен молиться за всех: сначала хотя бы за самых близких мне – родных, знакомых. Но и это ещё не высоко: это всё же опять "мои". Поэтому я обязан молиться и за "чужих", за тех, кого мы привыкли называть этим холодным именем и считать их такими, и действительно не носить их в сердце своём. Отныне и «чужие» – мне не чужие, а свои. Мало того, я теперь должен молиться и за врагов. Ведь они тоже люди, Бог и им Отец, как и мне. Отец Небесный "повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных" (Мф. 5, 45). Поэтому если мы, по-язычески и по-иудейски, любим лишь "любящих нас", то это не высоко. Но когда "любим врагов", "молимся за обижающих нас", вот тогда только мы начинаем любить по-настоящему. И таким сказано Спасителем: "Да будете сынами Отца вашего Небесного" (Мф. 5, 45). Вот когда лишь христианин становится чадом Отцу!

Бог есть Любовь, и от нас, особенно в молитве, требует любви друг ко другу. Иначе и молитва наша Ему неугодна будет. "Если ты принесёшь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя… пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда прииди и принеси дар твой" (Мф. 5, 23—24). И наоборот: Господь очень любит, когда мы не за себя лишь молимся, но и за других. А самая угодная молитва Ему, когда мы молимся за врагов наших: тогда мы уподобляемся Ему в любви.

И удивительное дело! Как только человек начнёт молиться за кого-нибудь, тотчас же этот человек станет уже не «чужим» ему. Опыт всякому из нас показывает это. Стоит лишь начать упоминать, хотя бы только упоминать умом и языком, имя человека, как он начинает нам быть уже близким. Больше того: если мы хотим выбросить из сердца своего яд злобы к «врагу» нашему, то нужно молиться за него. И почти в то же самое время, и уже во всяком случае скоро, мы увидим, как вражда исчезает. А если больше молиться, то не только сам почувствуешь мир ко "врагу", но и тот переменится к тебе. Господь сотворит чудо любви.

Но если бы «враг» и не переменился к тебе, то на тебе, на каждом из нас лежит этот святой долг молиться и за него, а его уже предоставь Промыслу Божию. Думай о себе сначала, о своем расположении к нему, или хоть бы «поминай» его в молитве, и для тебя будет благо. И уже тебе-то несомненно будет милость от Отца за такую молитву. Но молись искренно. А если нет расположения в сердце, то принудь себя насильно поминать его, и то будет для Бога угодно, а для тебя довольно. Дальнейшее Сам Бог даст: ты лишь начни, что можешь.

А если ты не брат другим, то и тебе Бог не Отец.

О! как много обязывает это слово: "Наш"! Оно требует высоты от меня – любви! А мы так холодны… Так «чужды» друг другу… Мы даже в так называемой «любви» бываем эгоистичны: ревнивы, завистливы, раздражительны, требовательны. Истинная же любовь жертвенна: она хочет добра для другого, а не для себя, от себя же отказывается. Да, истинная любовь – дело очень высокое! Она – конец совершенства, как говорит апостол Павел. Мы же весьма часто играем этим святым словом: воображаем, что имеем любовь, когда её нет, или принимаем за истинную духовную любовь нечто иное…

Однако и при всём этом нашем несовершенстве в любви всё же должно молиться и за других: и эта самая молитва – или Бог за молитвы наши – всё приведет к добру и истинной любви.

«Иже еси на небесех»

Эти слова, кажется, не требуют особенных размышлений… Бог всегда представляется человеку живущим "на небесах". Бог – Небесный, а не живущий на земле, не земной. Но мне желательно проникнуть лишь в мысль: почему Спаситель упомянул об этом. Кажется, это слово само собою понятно, и не требовалось непременно говорить его. Но если Господь всё же сказал его в Своей молитве, то и оно нужно было и нужным остаётся для каждого из нас и теперь. Значит, должно задуматься и над ним, над его живым смыслом, над спасительным значением его.

Может быть, для евреев оно нужно было потому, что многократно они падали в склонность к идолопоклонству, к почитанию земных идолов, увлекаясь языческими верованиями и представлениями. Известно, что ещё при Моисее, в отсутствие его, [когда он был] на горе Синайской, они слили тельца золотого; потом много раз приносили жертвы «богам» "серебряным", "литым". Потому постоянно требовалось напоминать им, что идолы не суть «боги» (Исх. 20, 23; 23, 13, 24; 32, 31; 34, 17 и т. д.).

Ещё больше это имя нужно было для языческого мира, для которого тоже предназначалась Молитва Господня.

Но помимо этого имя «Небесный» открывало новое понятие о Боге, как о существе святом, бесстрастном, пречистом, духовном, надмирном. До Христа Спасителя не только язычники, но даже и иудеи страдали материалистическими воззрениями. Язычники представляли богов своих человекообразно, со свойственными грешному человеку страстями. Иудеи этого не имели; но и для себя искали от Бога часто преимущественно земных благ. И при таком настроении имя «Небесный» не только отрывало молящихся от идолопоклонства земным истуканам, но возвышало души их вообще от всякого земного пристрастия к духовному благу, чистому, святому, "небесному", как свят Бог Небесный.