Апокалипсис Иоанна

Однако эта догматическая истина нуждается в дальнейшем раскрытии. При Боговоплощении, в сошествии с небес Сына Божия, действие Духа Св. также сопровождалось и Его сошествием с небес на Деву Марию, первой Пятидесятницей. При втором Пришествии Христа Дух Св. снова уже не сходит в мир, ибо сошел уже в него в Пятидесятницу и в ней пребывает. Это пребывание соответствует и неразлученности с миром Христа в Вознесении, согласно догматическому сознанию Церкви (кондак Вознесения). Тем не менее, и при этой неразлучности Христа с миром, о которой Сам Господь сказал: «се Аз с вами есмь во вся дни до скончания века», совершается Второе Пришествие Христово. Подобно же и действие Св. Духа при Втором Пришествии Христовом может совершаться несмотря на то, что уже совершилось Его ипостасное сошествие в мир в Пятидесятницу. Это сошествие отличается от боговоплощения, сопровождается неоставлением недр Св. Троицы Духом Св., который поэтому в небесах является действенным, соответственно ипостасному своему характеру, и в ниспослании Сына с небес для Второго Пришествия Его в мир, которое также сопровождается и неоставлением небес. Поэтому оно совершается во всей полноте действия Св. Троицы и каждой из Ее ипостасей, соответственно их личному свойству. Но этого мало. Дух Св., пребывая в мире, именно вдохновляет Церковь как Тело Христово, совершает жизнь Ее во Христе, являет для Нее Христа согласно Его же обетованию: «не оставлю вас сиры, прииду к вам», именно «другого утешителя», «который пребудет с вами во век» (Ин. XIX, 15 с парал.). Но это откровение Христа через Утешителя необходимо включает в себя, распространяется и на Второе Его пришествие, которое подготовляется и призывается Духом Святым. Если в боговоплощении для первого пришествия Христова Дух Св. сходит с небес, то Второе Его пришествие Он подготовляет и совершает уже в мире как Церкви и чрез Церковь. Это есть не односторонний акт всемогущества Божия над миром, но синергический, в котором встречаются небо и земля, первый и «другой» Утешитель, Христос и Дух Св., Которому и принадлежит поэтому соответственное ипостасное действие во Втором Пришествии Христовом, как в хилиастическом, на протяжении всей апокалиптически понимаемой истории Церкви, так и в эсхатологическом событии, пришествии Его «яко тать в нощи».

Этот тринитарный смысл парусийного догмата и раскрывается в Откровении, и только в нем, и именно в этом многозначном и исключительном по значительности тексте: «Дух и Невеста говорят: прииди!». Дух Святый, вдохновляющий Церковь, Невесту или Тело Христово, призывает, ходатайствует воздыханиями неизреченными, и Церковь, вдохновляемая Духом Святым, об этом молится. Встреча Христа во Втором Его пришествии в мир, как хилиастическая, так и эсхатологическая, совершается Духом Святым, разумеется, согласно с волей Отца и ответным устремлением Сына: «ей, гряду скоро». Этот текст содержит в себе, таким образом, догмат относительно Второго Пришествия Духа Святого и есть в своем роде единственный, которым и заканчивается по-своему, замыкается Слово Божие: «ей, гряду. Аминь» (XXII, 20).

Итак, Откровение учит нас молиться о новом пришествии в мир Христа. Эту молитву знала первенствующая Церковь, которая ожидала пришествия Господа «скоро», в смысле уже скорого времени, а не только в смысле наступившей для того его зрелости, которая однако соединяется с полной неизвестностью этого срока. Можно сказать, что она воодушевлялась этой эсхатологической надеждой. Последняя могла поддерживаться даже и обетованием Господа, конечно, соответственно понятым: «истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Сына Человеческого, грядущего в Царствии Своем» (Мф. XVI, 28; Мк. IX, 1; Лк. IX, 27). Каково бы ни было подлинное значение текста, то для первого поколения христиан он понимался в таком именно смысле (и отзвуки такой веры мы имеем и в разных посланиях ап. Павла, ср. экскурс об этом). Но по мере того, как вслед за первым поколением и другие уходили из мира, не дождавшись чаемой и обетованной Парусии, эсхатологическое упование все бледнело, чтобы затем и вовсе угаснуть. Таково же, можно сказать, состояние всего исторического христианства и в наши дни. Из этого эсхатологического самочувствия сохраняется лишь страх смерти и следующий за нею ответ на суде загробном. Так это выражается и в молитве вел. ектении: «христианския кончины живота нашего... и доброго ответа на страшном судище Христове просим». Молитва же Откровения «прииди» остается неуслышанной и доныне. Однако она должна быть услышана, а однажды услышанная — стать не только предметом особенного молитвенного внимания, но и новой духовной ориентировки. Речь идет не больше и не меньше как о новом (а вместе и изначальном) чувстве жизни, которое должно возродиться в христианстве, и это должно явиться духовным и молитвенным переворотом в жизни Церкви, не внешним, но внутренним. Нас удерживают от пути к нему бессилие, робость и косность, которые принимаются за верность преданию, но эта-то последняя именно и нуждается в обновлении. Здесь в особом смысле применимо Слово Божие к Церкви и о Церкви: «се Аз творю все новое». Творим не мы, но Бог в нас, во Христе Духом Святым, однако и не помимо нас. Но этот голос, однажды услышанный, не может уже быть позабыт, и этот призыв, прозвучавший в душах, не должен оставаться неотвеченным. Надвигается новая эпоха в жизни Церкви. Что это означает в свете настоящего и грядущего, нам знать не дано. Однако мы должны научиться мыслить и чувствовать эсхатологически.

ЭКСКУРС II

ПАРУСИЯ ЕВХАРИСТИЧЕСКАЯ

Из всего эсхатологического богатства Церкви нам сохранен только один его залог, именно Евхаристический. Божественная Евхаристия как таинство, в себе лишь сокровенное, содержит это откровение о пребывании с нами Господа, и не только как неразрывную связь с миром чрез боговоплощение, но и как непрестанно повторяющееся в него пришествие, Евхаристическую парусию. В католической практике эта мысль получает даже преувеличенное выражение в освящении Агнца нарочито для сохранения и поклонения — Christus in pyxide, в богослужениях, церковных процессиях и под. Это же несомненно дано и в православной литургии, хотя и более целомудренно и сдержанно, чем в католичестве. Именно такое значение имеет вообще поклонение Св. Дарам после их освящения, особенно же при их изнесении народу, как для причащения, так и после него, пред отнесением их с престола на жертвенник. Это есть как бы прощальное явление Христа перед Его вознесением.

Таинство Тела и Крови есть принесение искупительной жертвы Христовой «во оставление грехов», а в связи с этим и трепетное чувство покаяния в грехах и сознание недостоинства в их причащении. Однако такое чувство является неполным и недостаточным восприятием того, что совершается в таинстве преложения Св. Даров, поскольку здесь утрачено или, по крайней мере, ослаблено эсхатологическое чувство совершающейся, хотя и таинственно, Парусии. Между тем, в церковном учении, как оно выражается в литургических текстах, в полноту этого таинства входит и это. Здесь сохраняется особая трепетная радость встречи, всегда новой, хотя и повторяющейся, Евхаристической Парусии. Так выражается литургически вся полнота «воспоминания», продолжающегося чрез повторение единократных свершений, которое Господь повелел «творить в Его воспоминание» (Лк. XXII, 19; 1 Кор. XI, 24-25). По тексту литургии Иоанна Златоуста: «поминающе убо спасительную сию заповедь и вся еже о нас бывшая: крест, гроб, тридневное воскресение, на небеса восхождение, одесную сидение, второе и славное паки пришествие», приносится «о всех и за вся» евхаристическая жертва. Другими словами, в полноту Евхаристического «воспоминания» здесь включаются все отдельные свершения спасительного служения Господа, одинаково как уже бывшие, так и будущие, но уже предсовершающиеся, в частности и второе и страшное пришествие. На этом основании, евхаристическое преложение должно быть постольку понято и как Парусия. При этом теперешнее традиционное ее понимание выражает ее «как второе и страшное паки пришествие». Однако таковое не соответствует всей полноте этого обетования, которое имеет не только эсхатологический смысл, но и хилиастический. К этому-то хилиастичеcкому прихождению Христа в мир относится и евхаристическое, во всей многократности своей продолжающееся «дондеже приидет» (1 Кор. XI, 26). Эта мысль со всей силой выражена в следующей «тайной» молитве священника уже непосредственно перед причащением: «вонми, Господи Иисусе Христе, Боже наш, от святаго жилища Твоего и от престола царствия Твоего, и прииди во еже освятити нас, иже горе со Отцем седяй и зде нам невидимо спребываяй: и сподоби державною Твоею рукою преподати нам пречистое тело Твое и честную кровь, и нами всем людям». Вся сила мистического реализма этой молитвы, читаемой «тайно», сделалась в значительной мере тайной для неслышащих ее и далее даже и для произносящих ее в алтаре. Иначе говоря, эсхатологическая сила Евхаристии, ее парусийное значение утрачено в религиозных переживаниях, между тем как это сокровище, дар обетования. Христова, не может и не должно быть утрачено, и вместе с восстановлением эсхатологического чувства жизни вообще, присущего первохристианству, оно имеет возродиться не как мысль или доктрина, но именно как переживание, таинственная действительность. Иными словами, евхаристическое призывание Духа Святого, а далее и преложение Святых Даров в Тело и Кровь Христовы «Духом Твоим Святым» (в эпиклезисе) сливается или включается в общую молитву «Духа и Невесты»: «ей, гряди, Господи Иисусе». Это не значит, конечно, что через это растворение последнее теряет свое общее и непосредственное значение, как относящееся не только к сакраментальному, в причащении осуществляемому пришествию Христову, но и ко всей конкретности Парусии как в эсхатологическом, так и в хилиастическом смысле, во всей полноте эсхатологической перспективы, которая простирается на «веки веков». Одним словом. Вознесение Христово не означает лишь удаление Его из мира, согласно Его же обетованию: «не оставлю вас сиры, прииду к вам». Этот образ пребывания Христа в мире не является единственным, поскольку откровения Откровения говорят нам и о другом Его пришествии, которое мы в общем смысле называем хилиастическим. Однако одно с другим связано и одно в другое включается. Можно сказать, что евхаристическое пребывание помимо своего собственного, прямого значения должно быть понято и в общем контексте хилиастическом. Вообще хилиастическое богословие грешило неразработанностью, поскольку, проходя мимо хилиастических откровений Апокалипсиса и всячески даже от них уклоняясь через спиритуализацию или перетолкование, оно знало и противополагало лишь два образа Парусии: для причащения, евхаристическое, и второе и страшное пришествие, примем и их между собою не связывая в некое единое «воспоминание», чему учит Церковь.