Беседы с патриархом Афинагором

Он

И все же Рим изменился и не перестает меняться. Иоанн XXIII, Собор, Павел VI и вся встряска, начавшаяся после Собора… Это невероятная мутация, чреватая огромным риском, огромным упованием. Все были охвачены недоверием, не решались сделать что–то позитивное. Говорили по–старому: Рим не изменится, он не может меняться, он хочет лишь покорить православный Восток. И все же Рим изменился и будет продолжать меняться. Восточные Церкви, принадлежащие Риму, также изменились. Патриарх Максим IV и его богословы сделали свою Церковь связующим звеном между христианским Востоком и Западом. Зачастую на Соборе они отстаивали православные позиции. Я сказал это Максиму IV, когда он приезжал на Фанар в июне 1964 года, в его лице я приветствовал «поборника открытости между Западом и Востоком».

Я

В то же время конвульсии и промыслительные судьбы истории — русская революция, уход греков из Азии, исход в западное полушарие, вызванный экономическими причинами, — привели на Запад миллионы православных. Православная диаспора, с одной стороны, эволюция восточных католиков, с другой, породили что–то вроде взаимопроникновения двух Церквей…

Если великие религиозные и, очевидно, не только религиозные расколы Запада проистекают из изначального разрыва между ним и христианским Востоком, то лечить нужно самый корень этого зла и поставить проблему отношений между католичеством и православием. Именно это дело вы и предприняли.

Он

Все есть дело Божие. «Ибо любовь Христова объемлет нас», — говорит апостол Павел (2 Кор 5.14), и нас сближает объятие Христово. Сближает в особенности тогда, когда мы воспринимаем эту любовь из тайны Церкви, и прежде всего из Евхаристии.

Я

Несмотря на разделение и полемику, ни православные, ни католики так и не дошли до уверенного отрицания друг у друга действенности Евхаристии, а, следовательно, и священства, которое неразрывно соединено с Евхаристией. Конечно, мы можем думать, что способность к полному причастию жизни Божией, которую дарует нам чаша, ограничена некоторыми догматическими формулировками. Однако эти различия не достигают глубины сакраментальной реальности Церкви…

Он

Вот почему католики и православные вместе должны выявить эту глубину. Посмотрите на святых Востока и Запада. Они объяты той же любовью ко Христу, они напитаны той же кровью Христовой. Ничто не разделяет их.

Я

Иоанн Мосх в Луге духовном рассказывает, что был в монастыре один монах по имени Стефан, глубокий старец и святой человек. Молодые монахи вошли однажды в его келию за духовным советом, но он не обратил внимания на их присутствие. Несколько раз они тщетно говорили ему: «Вот мы пришли, Отче, скажи нам спасительное слово». Наконец он услышал и, взглянув на них, ответил: «Что мне сказать вам? Лишь одно: все время, пока вы были в моей келье, я не мог отвести глаз духа моего от Иисуса Христа, распятого на Кресте».

И нечто, почти тождественное этому, мы слышим из уст святого Франциска. Во время болезни, от которой он должен был умереть, святой Франциск Ассизский из–за болезни глаз не мог читать. А он очень любил читать Евангелие. Один из братьев предложил почитать ему. «Не стоит, чтобы ты читал мне, сын мой, — сказал святой. — Теперь я ни в чем не нуждаюсь. Я знаю Христа, бедняка распятого». Конечно, Запад де> лал больший упор на Муже скорбей, а Восток — на Преображенном. Но сам Крест есть «крест света», и «смертью» Христос «попрал смерть». С большой грустью я думаю о тех фанатических православных, что усматривают в стигматах святого Франциска «издержки» его святости. Словно он не был преображен благодаря этим стигматам! Впрочем, восточная традиция, которая прежде всего подчеркивает озарение всего человека Духом Святым, вовсе не является целиком и полностью чуждой стигматизации. По преданию коптский авва Макарий — Макарий — «духоносец» — удостоился посещения огненного серафима, как и святой Франциск. Серафим распял его на земле и сказал: «Ты будешь распят со Христом и соединишься с Ним на кресте в красоте добродетелей и их благоухании» — благоухании, которое нередко было благоуханием крови великих западных стигматиков, вплоть до нашего современника падре Пио. Муж Скорбей и Воскресший — один и Тот же, и об этом знали великие монахи, которые по образу Его были «ставрофорами» и «пневматофорами», «крестоносцами» и «духоносцами»!

Он

Святые связуют нас. И связуют не за пределами Церкви, но актуализируя ее тайну. Богословы же зачастую касаются лишь внешних вещей: они выражают то, что уже кристаллизовалось на поверхности ил тории. Вот почему они в конце концов смогли выразить лишь разделение. Схемы их никогда нельзя будет окончательно подогнать друг к другу. Нужно рыть глубже, вплоть до той питательной почвы, которая является общей для всех. Жестами, делами, действенными символами нужно обновить саму природу богословия. Для того, чтобы начать этот великий переворот, возврат, нужно было, чтобы человек, свободный от умственных схем и юридических уз оказался во главе католической Церкви. Это был Иоанн XXIII. С первых же его слов, с первых же жестов я ощутил в нем пророка. И я отнес к нему евангельский текст: Был человек посланный от Бога, имя ему Иоанн».

Я

Эта фраза стала крылатой. С нее начал свое похвальное слово Иоанну XXIII в соборе Святого Петра кардинал Суэненс. Был Иоанн XXIII, но есть и Афинагор I. И встреча их была промыслительной. Иоанн XXIII, в то время монсиньор Ронкалли, долгое время и был апостолическим делегатом в Турции. В 1939 году он уведомил письмом Вселенского патриарха об избрании Пия XII. Этго был первый жест, служивший обновлению отношеший доверия между Римом и Константинополем после веков молчания. Его пребывание на Востоке позволило затем Иоанну XXIII отнестись со вниманием к патриаршему посланию 1920 года, которое наиболее авторитетная католическая пресса приняла в то время с невозмутимым презрением. Занятие Константинополя в 1922 году турками, враждебными ко всякой международной активности патриархата, помешало этому посланию принести хоть какие–то плоды… Однако в своем Рождественском послании 1958 года Иоанн XXIII коснулся этого текста: «Мы храним живое воспоминание о том, как несколько десятилетий назад ряд предстоятелей православных Церквей…, озабоченных стремлением к единству цивилизованных стран, начал свой поиск согласия между различными! христианскими исповеданиями. К несчастью, преобладание более настоятельных и конкретных нужд и националистических интересов сделали бесплодными эти намерения, которые сами по себе были хорошими и достойными уважения. И животрепещущая проблема расколотого наследия Христова по–прежнему вызывает тревогу… Сожаление, которое вызывает эта горестная констатация, не останавливает и не остановит — и все упование наше мы возлагаем здесь на Бога — наших усилий ответить на призыв, полный любви и исходящий от наших разделенных собратьев, также носящих на челе имя Христово…»

В целом устами Иоанна XXIII Римская Церковь ответила на призыв Церкви Константинопольской от 1920 года.

Это послание несло в себе весть, которую вы приняли буквально в своем новогоднем обращении на 1959 год.

Он

Более того. Я передал Иоанну XXIII, коль скоро о проявил внимание к нашему проекту от 1920 года, что ему надлежит созвать вселенский, всехристианский собор. И, возможно, его первоначальным намерением и был созыв такого собора. Но время еще не созрело для этого. Он довольствовался созывом Собора Римско–католической Церкви, имея замысел направить ее по пути к единству. Однако этот собор положил начало той глубокой мутации, соучаствовать в которой нам надлежит всем вместе. Я близко следил за ходом Собора, этого великого Собора, который благодаря роли, отводившейся на нем наблюдателям иногда принимал черты подлинного всехристианского собора. Самое важное, что через все поиски наши католические собратья вновь вернулись к Церкви как к евхаристической тайне, как к организму любви. Это провиденциальное приближение к православной экклезиологии, сближение, обновляющее подход к доктринальным проблемам. Любовь становится нашим общим критерием.