Русские подвижники 19-ого века

Поздоровавшись с родными, Пелагия Ивановна вдруг побежала, прыгнула в запряженную повозку и ударила по лошадям. Чрез несколько времени она вернулась и сказала рассерженной матери и сестре: "Нате, Бог с вами; не бойтесь; до гроба я к вам не поеду".

Раз приехал ее родной брат, велел сшить ей кожаные коты, — и кожу привез, чтоб она босою не бегала, сшили ей, а она их забросила.

Пелагия Ивановна всегда заранее знала про приезд родных. Раз говорит она Анне Герасимовне.

— Ныне Арзамасские приедут, я буду у церкви, тогда придешь за мною, — и ушла.

Подходит в этот день к этой монахине хорошо одетый молодой, бравый мужчина и спрашивает:

— Королсва здесь?

Это было имя отчима Пелагии.

— Здесь, а что вам, что нужно?

— Кажется, будто сродником считался, — говорит он.

Монахиня повела его к церкви. Увидав Пелагию Ивановну, мужчина говорит:

— Полно дурить-то, будет; поедем-ка в Арзамас.

Это был ее муж. Сопровождавший его приказчик стал ему доказывать, что она безумная, дура, а он говорил, что она притворяется.

Поклонившись мужу, Пелагия Ивановна сказала: "Не ходила я в Арзамас, да и не пойду, хоть всю кожу сдери с меня".

Муж молча ей поклонился и пошел.

Это было их последнее свидание.

Чрез несколько лет, летом 1848 г., Пелагия Ивановна стала вдруг стонать и плакать.

"Умирает он, — кричала она, — да умирает-то как: без причастия!"

Чрез несколько времени приехал приказчик почившего. Оказалось, что все, что телодвижениями показывала Пелагия Ивановна, то и случилось с Сергеем Васильевичем: его схватило и, корчась, он бегал по комнате, стоная и приговаривая: "Ох, Пелагия Ивановна, матушка, прости ты меня, Христа ради. Не знал я, что ты терпишь Господа ради. А как я тебя бил-то. Помоги мне! Помолись за меня!"

Затем в течение почти 40 лет Пелагия Ивановна не упоминала о муже. А как-то 25 сентября 1883 года сидит она печальная, подпершись рукой.

— Что это ты, матушка? — спросила ее Анна Герасимова.

"Ох, Сергушка, Сергушка, — отвечала она с тяжелым вздохом; — по тебе и просфорки-то никто не подаст!"

Вероятно, это был день именин покойного и, конечно, Пелагия Ивановна постоянно молилась за него.

Из дому Пелагии Ивановне не прислали ничего из ее имущества, когда она переехала в Дивеев. Как-то в одно из посещений ее матери она сказала вскользь:

— Ведь Палага безумная. Куда хотят, туда и мытарят серебро-то ее.

Тогда мать привезла ей две серебряные ложки.

— А что ж мой жемчуг не привезла? — спросила она.

— Я его внучке Наде отдала.

— Напрасно. Я и сама нашла бы куда поместить.

Из этих двух ложек блаженная одну сунула келейнице игуменьи, кратко поясняя ей: "Отдай матушке", а вскоре сказала Анне Герасимовне: "Мы с тобой люди-то кой-какие; к чему нам это? — отошли матушке", и подала ей другую ложку.

Она вообще находила несправедливым, что братья и мать не отдали ее имущества в монастырь.

Когда Пелагия Ивановна кончила возиться с камнями, которые она собирала, чтоб бросать в ямы, — она полюбила цветы — всегда ее руки были полны цветов. Их ей наносили целые пуки, так что был ими покрыт весь пол келлии. И с этих пор она меньше бегала, больше сидела дома. Ее любимое место в келлии, где она прожила все время, было на проходном месте, между трех дверей у печки на войлоке. Здесь она повесила изображение старца и первоначальницы обители, матушки Агафьи Симеоновны Мельгуновой, и все время вела с ними беседу, подавая им цветы.

Сна она себе почти не давала — иногда днем подремлет, а ночью выходила и в каком-нибудь месте обители, не обращая внимания ни на дождь, ни на стужу, стояла лицом к востоку, вероятно, молясь.

Больна она никогда не была. Только раз, за три года до смерти, на ночной молитве она была застигнута бураном. И, заблудившись, в бессилии упала на гряды монастырского огорода, ее сарафан примерз к земле, а отделить его и подняться у нее не хватило сил. Ее нашли и еле отходили. Эта 72-х летняя женщина пробыла тогда в одной рубашке и сарафане на буране 9 часов. С тех пор она уже не выходила из келлии.

У Пелагии Ивановны было то, что называется на языке подвижников — даром слез… Ее заставали иногда в поле плачущею так, словно реки текли из ее глаз, и, когда Анна Герасимовна спрашивала, не побили ли ее, она отвечала: "Нет; это я так; надо мне так плакать. Вот я и плачу".

В последние годы жизни, слыша, сколько беззаконий творится на Руси, она, уже не скрываясь, страшно плакала.

— Что это, значит, матушка? — спрашивала мать Анна.

— Эх, если б ты знала это! Весь бы свет теперь заставила плакать.

Она была очень покорная и послушная при всей несообразности своего поведения. Когда она бегала, всегда о том предваряла. Когда мать Анна просила ее помочь ей в шитье, она подвязывала фартучек, надевала наперсток и прилежно шила. Пряла также нитки.

Терпение у нее было замечательное. Если ей нарочно наступали на ноги, давя их, она только морщилась. На всю ругань, побои, она только улыбалась или скажет: "Я ведь вовсе без ума, дура". Она любила поношения и не выносила похвал.

Она одевалась в то, что ей давали из милостыни; но приносимого не брала: все получала мать Анна, и уже надевала на нее. Некоторые только вещи Пелагия Ивановна клала "в свою житницу" — себе за пазуху. Для того, чтоб удручать себя, носила она там бездну вещей, как бы большой мешок, привязанный к шее.

Деньгами она никогда ничего не брала. Раз пришла к ней бедная барышня и после беседы дала ей рубль медью.

— Оставь, — сказала ей Пелагия Ивановна: — у тебя у самой это последнее.

Так и оказалось — это был последний ее рубль.

Все ей были равны: ругатели ее и благодетели — она одинакова была со всеми, говоря лишь то, что надо было каждому для его пользы. Кого она бранила, кому улыбалась, от кого отворачивалась, с кем плакала.

Народ не переводился у нее с раннего утра до поздней ночи. Все шли к ней со своими недоумениями, за советом.

Примеров прозорливости ее не перечесть. Она также исцеляла, причем крепко била по больному месту.

Вот, один из примеров прозорливости этой дивной старицы.

Художник Петров, после бурной жизни побывав на Афоне и в Иерусалиме, не знал, жениться ли ему или идти в монастырь. В 1874 году он приехал в Дивеево и в первое свидание с Пелагией Ивановной спросил ее, как ему быть в его колебании. Она ничего не ответила на его трехкратный вопрос, и он вышел от нее очень недовольный. Целый месяц прожил он потом в Дивееве, занимался живописью в соборе; и не был у нее. Наконец, по уговорам игумении, он с неохотою пошел к ней.

Пелагия Ивановна встала пред ним во весь рост. То была женщина высокого роста и красивого сложения с необыкновенно живыми, блестящими глазами. Постояв, она начала бегать, хохотать и ударила посетителя по плечу. "Ну что?" — сказала она. От этого удара ее прекратилась у него боль в руке, давно болевшей от паралича. Посетитель стоял пред старицей в стороне. Затем она рассказала ему всю его жизнь с подробностями, о которых он знал один на свете, рассказала, что писано в полученном им из Петербурга письме. Волосы стали у него на голове дыбом. Он невольно упал на колени. С тех пор ни шагу не делал он без ее совета. "Она, говорит он, вытащила меня со дна ада".

В 1881 г., больной в дифтерите, он лежал в Петербурге. На шестой день болезни, взглянув на ее портрет, он сказал: "Что же ты меня не навестишь? ты была больна? я нарочно к тебе ездил". Он увидел во сне стоящую рядом с собой Пелагию Ивановну. Она сказала: "Вот, я пришла навестить тебя. Не бойся, не умрешь". И он выздоровел.

Однажды Пелагии Ивановне налили чаю, а она, схватив чашку, выбежала на улицу и вылила чашку по направлению к одной деревне. На следующий день пришла из этой деревни женщина и рассказала, что у них накануне был пожар, и, когда стал загораться ее амбар с хлебом, она, упав на колени, закричала: "Матушка Пелагия Ивановна, спаси!" — ветер тотчас подул в другую сторону. Это случилось в ту самую минуту, когда Пелагия Ивановна выплеснула чашку.