Богословие личности

Мало в богословии Барта таких тем, которые понимались бы столь ложно, как тема человеческой свободы. Человек способен сделать осмысленный выбор при том, что человеческое существование определено, согласно учению Барта об избрании. Поскольку Бог сказал человеку свое «да!» и в любви своей продолжает утверждать это, то возникает впечатление, что ответного «да!» со стороны человека не требуется… Именно в этом пункте богословскую антропологию Барта зачастую понимают превратно. Барт просто отказывается думать о свободе, которую Бог дает человеку в своем Завете-Союзе с ним и которая включает выбор между принятием любви Божьей во Христе и ее отвержением. По мнению Барта, свобода для греха – вовсе не свобода. Как же тогда Барту защититься от обвинений, что в его богословии Бог отнял у человека возможность делать правильный выбор? Барту остается по-прежнему настаивать на том, что человек примет верное решение, если скажет «нет» непослушанию. Однако отказ от Бога означал бы отказ от самого существа нашей человечности в пользу того, что разрушает дарованную нам Богом свободу. Это – та «невозможная возможность», что составляет часть учения Барта о грехе и зле, и вникнуть в нее мы лучше всего сможем в свете его учения об избрании. «Когда Бог избирает человека себе в партнеры, Он подразумевает, что человек должен осознать возможность этого партнерства. Но поскольку человек оказался неспособен к этому, Бог с самого начала решил вмешаться и реализовать эту возможность через собственную божественную жизнь, как она открылась в жизни и смерти Человека Иисуса Христа. В этом смысле избирающее решение Бога следует понимать как двойное предопределение» [480]. Основополагающий принцип учения Барта об избрании, антропологии и примирении можно резюмировать в следующих словах: «В избрании Иисуса Христа Бог предложил человеку <…> избрание и спасение, а себе оставил <…> поругание, проклятье и смерть» [481]. Что означает это для антропологии Барта? Греховная человеческая природа, как ничтожное (das Nichtige), которое характеризует зло, становится теперь абсурдом и «невозможной возможностью». Вследствие решения Бога стать партнером человека в Завете-Союзе с ним грех теряет всякую существенную реальность. А свобода человека допускает лишь возможность участия в жизни Бога, а не абсурд и «невозможную возможность» жизни без Бога и против Него.

Читатель вполне мог бы спросить: каково в этой антропологии практическое различие между жизнью христианской общины и ее отношением к тем, кто находится за ее пределами? Вопрос означает, что мы ни к одному человеку не должны относиться с презрением или как к не имеющему надежды на спасение. Богословская антропология Барта прямо продолжается в его этике. В каждой нашей встрече мы можем смотреть в глаза другого как партнера Бога и оказывать ему уважение. Вот богословие, в котором теория о правах человека может обрести надежное обоснование.

В «Церковной догматике» человек не замещается и не отрицается божественным. Бог и человек уже не находятся в радикальной оппозиции, как то было в «Послании к Римлянам». В разделе «Человек и его назначение быть союзником Бога» этого тома «Церковной догматики» Барт выдвигает свое основное богословское утверждение: быть человеком – значит находиться в отношении к Богу онтологически и структурно. Однако это знание недоступно вне откровения Бога. После блестящего и обстоятельного анализа феноменов человеческого в естественных науках, в идеалистической этике Фихте, в экзистенциализме и теистической антропологии Эмиля Бруннера, которая ближе всего к его собственной позиции, Барт утверждает, что эти философии неспособны понять истинную природу человека. Дело обстоит не так, что мы сначала узнаем о человеке, а потом уже постигаем Иисуса в свете этого общего знания о человеке. Наоборот, мы прежде всего узнаем о Человеке Иисусе, а затем постигаем всех людей через наше знание о Нем. Это существенный момент в богословской антропологии Барта: только если мы начинаем наше богословское вопрошание вместе с человеком Иисусом, мы приходим к познанию истинного человека. Тем не менее Барт не вовсе отрицает значение критикуемых им антропологий. Хотя они и не в состоянии постичь истинной природы человека, они играют полезную роль. Натурализм помещает человека в его человеческий контекст, идеализм подчеркивает уникальность человека, экзистенциализм изображает его открытость трансценденции, а теизм понимает его как мыслящее существо, предстоящее трансцендентному Другому, за которого несет моральную ответственность. Пусть ни одна из этих антропологий не может предложить никакого проникновения в истинную природу человека, все же, как только реальный человек познан, они могут дать ценные перспективы для постижения реального человека. Следовательно, тут не следует усматривать конфликт, раз мы признаем, что эти антропологии дают возможность скорее познания человека как феномена, нежели постижения реального человека [482].

Если божественность Иисуса подразумевает, что Он – человек для Бога, то Его человеческая природа означает, что Он – человек для людей. Нет ничего случайного в бытии Иисуса для своих друзей. Его обращенность к людям как к своим друзьям – «первостепенная, сокровенная и необходимая». Он связывает себя с людьми в искренней солидарности, полностью отождествляя себя с ними. Именно эту со-человечность Иисуса с людьми мы обнаруживаем в бартовском учении об образе Божьем: «Есть некое внутреннее божественное соответствие и подобие между бытием человека Иисуса для Бога и Его бытием для своих друзей. Эти соответствие и подобие состоят в том факте, что человек Иисус в своем бытии для Бога повторяет и отражает внутреннее бытие или сущность Бога, и тем утверждается Его бытие для Бога» [483]. Человечество Иисуса – это «повторение и отражение самого Бога, не больше и не меньше. Это образ Божий» [484]. Барт старательно подчеркивает, что, хотя есть некая «несоразмерность» между отношением «Бог и человек» и первичным отношением «Отец и Сын», есть и соответствие не на уровне бытия, как в католической аналогии бытия (analogia entis), а на уровне отношения. Здесь Барт посвящает нас в свое учение об аналогии отношения (analogia relationis). Это отношение следует понимать как внешнее выражение Троицы, существующей в отношении любви Отца, Сына и Святого Духа. «Человеческая природа Иисуса, Его дружелюбная человечность, Его бытие для человека как прямое соответствие Его бытия для Бога указывают, свидетельствуют и являют это соответствие и это подобие» между Ним и Богом [485].

Основополагающее утверждение, каковое Барт стремится сделать в своей антропологии, состоит в том, что человечество в целом участвует в этом соответствии и подобии так, что человек оказывается человеком лишь в отношении к своим ближним. Изолированная человечность противоречит человечности. Существование человека вместе с ближними есть основная форма человечности. В блестящем экскурсе на двенадцати страницах тонкой печати Барт заводит спор против одинокого «Я есть» Ницше [486]. Это заслуживает внимательного прочтения, поскольку не только подтверждает правильность концепции Барта об основной форме человечности, но и показывает гениальную проницательность и глубину его философского и культурологического анализа [487].

В противовес одинокому ницшевскому «Я есть» Барт, выводя основную форму человечности из бытия с другими, предлагает иную интерпретацию этой формулы: «Я есть во встрече, и встреча должна выражаться в утверждении, что “Я есть, ибо Ты есть”» [488]. Каковы характеристики той человеческой встречи, которая схватывает собственно человеческое во встрече с другими? Бартовская феноменология встречи выделяет четыре постоянных элемента. Первый: смотреть другому в глаза. «Это грандиозный <…> и ни с чем не сравнимый момент, когда два человека смотрят друг другу в глаза и обнаруживают один другого. Этот момент, этот взаимный взгляд есть в каком-то смысле корневое образование всякой человечности, без чего все прочее немыслимо. <…> Это может иметь место лишь в той дуальности, когда Я и Ты глядят друг другу в глаза» [489]. Второй элемент: важность человеческой речи. «Я и Ты должны оба говорить и слышать, говорить друг с другом и слышать друг друга» [490]. При этом Барт предостерегает от обесценивания слов, отмечает, что за пустыми словами скрываются пустые люди. Третий элемент требует того, что мы определим как взаимопомощь. Здесь Барт обсуждает различие между здоровыми и нездоровыми формами альтруистической деятельности [491]. Четвертый элемент – делать все это с радостью. «В своей сути, в своем сокровенном существе он (человек) есть только то, чем он является в своей радости» [492]. Этим исключается и какое-либо поглощение другого человека, и какое-либо манипулирование им.