Оптинские были. Очерки и рассказы из истории Введенской Оптиной Пустыни

Старец ответил:

– Сходи к о. Иосифу и спроси об этом у него; он знает, какая Она была в шестьдесят лет.

Монахиня действительно спросила об этом о. Иосифа, но он только улыбнулся своей необыкновенной, небесной улыбкой и – промолчал… Конечно, он не дерзал рассказывать о таких вещах, описывать своими словами столь великое и святое. Но в нем жила такая глубокая благоговейность, он всегда так блаженно безмолвствовал перед Богом, что многие все же догадывались о скрытой за словами старца Амвросия тайне… Отец Иосиф видел Богородицу, и не однажды Она являлась ему. А сам он проговорился об этом лишь единожды. Вот как это было.

7 сентября, накануне празднования Рождества Богородицы, в день кончины преподобного старца Макария, допускались в Скит на богослужение женщины. Это было устроено скитоначальником о. Анатолием (Зерцаловым) из любви к многочисленным чадам женского пола, монахиням и мирянкам, для которых Скит был величайшей святыней.

Но всё же для скитской братии эти посещения женщинами Скита были искусительны. Уже после того как скончались и старец Амвросий, и о. Анатолий, когда скитоначальником стал о. Иосиф, этот вопрос возник снова. Летом 1899 года приехал в Оптину Пустынь владыка Макарий, епископ Калужский и Боровский, и долго беседовал со старцем Иосифом у него в келлии. Старец стал просить Владыку отменить скитский обычай пускать на свое богослужение женщин, убедил его, и тот вскоре прислал указ на этот счет. Скитская братия благодарила отца Иосифа за отмену искусительного обычая, а женщины, и особенно наиболее близкие к старцу, стали его упрекать за то, что он якобы нарушил обычай, установленный о. Амвросием. Отец Иосиф отмалчивался, но однажды сказал:

– А что, если не я, а Сама Царица Небесная этого не желает? Упрекавшие его замолчали. А старец тихо прибавил:

– Этого всегда желал покойный батюшка Амвросий… Я не могу не выполнить волю Царицы Небесной и покойного старца.

Как было не понять, что о. Иосиф сподобился указания свыше – Самой Владычицы, Царицы Небесной… А разве он не истинный Ее послушник?

Бог гордым противится, а смиренным дает благодать… А откуда берется смирение? От Бога же. Надо хотеть быть смиренным и просить Господа об этом чудесном даре, что дороже православной душе любых богатств мира сего. Надо подвизаться в добродетелях и просить Господа, чтобы Он благословил на такие дела. Так и вымаливать, и выпрашивать, а Господь-то, если увидит в человеке сердце бесхитростное, чистое и правдивое, дает ему это дорогое небесное злато. Кто не знает из нас, как трудно быть смиренным, если даже этого хочешь. Надо все время внимать Господу и помнить, что возле тебя невидимо стоит бес, как бы артиллерист с зажженным фитилем возле пушки: пороху (гордыни, тщеславия, раздражительности и проч.) в нас много, – того и гляди всё взорвется.

Дело трудное! И многим было удивительно видеть в о. Иосифе по-настоящему смиренного человека. Откуда же он взялся, этот великий старец? Как и где жил до того, как пришел к старцу Амвросию (это было 1 марта 1861 года), который всего чуть более полугода тому назад похоронил своего великого наставника и отца духовного – преподобного Макария?.. А ведь и сюда-то он, о. Иосиф, пришел не по своей воле, а по послушанию.

Он собрался к святыням в Киев, а по пути зашел в Борисовскую Тихвинскую пустынь в Грайворонском уезде Курской губернии, расположенную на реке Ворскле. В этом монастыре проводила иноческую жизнь сестра будущего старца – матушка Леонида.

Увидев брата, худого, в бедной одежонке, с грустными глазами, она прослезилась… Ему нельзя было побывать в келлии у сестры, – строгие правила обители не допускали в жилища монахинь мужчин. Вот только на дворе, на крылечке можно было поговорить. Но холодно было.

И вот матушка Леонида смотрит в окно, а там братик ее Иван запасает для нее дрова: колет и аккуратно складывает под навес; щепочки для растопки собирает и тоже – под крышу. Или отгребает от келлии (это была небольшая избушка) снег, обметает завалинку, чтоб не отсыревала… Сварит матушка щей погуще и в горшочке выносит брату вместе с ложкой и хлебом. Он кланяется, берет всё это и идет в странноприимную, чтобы там покушать. Не сетовали они на установленное правило, смирялись. Кроткие души были у них обоих.

Игуменья, мудрая старица Алипия, увидела их великое смирение – и сестры, и брата – и разрешила им в своем присутствии побеседовать в келлии матушки Леониды. И пошел тихий разговор, – то вспомнили что-то, да о братьях и сестрах, но больше – про святыни, которых много уже повидал юноша, направляясь в Киев, он уже заранее предвкушал, что там и где увидит в Киеве. Печерский патерик читал, и рассказы странников слышал… Ни малейшей жалобы на жизнь не услышала от него игумения Алипия. Слушала она, слушала, да и сказала:

– Оставь свой Киев… иди в Оптину к старцам.

Иван замолчал, робко взглянул на сестру, – она кивнула головой: «Послушайся».

И он послушался. А когда он и старцу Амвросию, придя в Иоанно-Предтеченский Скит, сказал, что собирался-то не сюда, а в Киев, то старец слегка стукнул его сухонькой ручкой по голове и сказал:

– Зачем тебе в Киев… Оставайся здесь.

– Благословите, – только и вымолвил юноша. И остался в Оптинском Скиту. До конца жизни.

Отец и мать о. Иосифа были крестьяне, звали их Ефим Емельянович и Мария Васильевна. Фамилия их была Литовкины, – она происходила от слова «литовка» – это была самая распространенная в русском крестьянском хозяйстве коса. Они много трудились и всегда помогали бедным, раздавая достатки щедрой рукой. Они постоянно посещали храм. Молились и дома, а еще читали духовные книги, Священное Писание и Четьи-Минеи. Шестерых своих детей воспитывали с любовью, но в строгости и страхе Божием. Будущий старец о. Иосиф был в семье вторым по старшинству сыном. Родители назвали его именем почитавшегося ими святого – Иоанна Милостивого, готовившего еще при жизни себе сокровища на Небесах, раздавая имение бедным.

У отца была добрая и мягкая душа. А мать, хотя и была тоже добрая, но отличалась большой строгостью. Дети ее любили, но и побаивались, а значит, и слушались с первого слова. Всех их от мала до велика она брала с собой в храм, а они и не скучали на службе – им тут всё было по душе. Иван даже и на клиросе пел. «Помню, как, бывало, мать будит меня, – вспоминал старец Иосиф, – чтобы идти к утрене или обедне, а мне не хочется рано вставать с постели; но делать нечего, надо было вставать. Зато в церкви и после весь день так было мне хорошо и весело на душе!»

И еще рассказывал: «Дома тоже мать заставляла меня читать акафист Спасителю или Божией Матери. Иногда, бывало, стоишь, молишься, а в окно увидишь: ведут медведя по улице, шум, народу много, и страшно так станет, и еще усерднее начнешь молиться». Кто-то спросил старца в этом месте его рассказа: «Неужели нельзя было подойти к окну и поглядеть на диковинку?» – «Нет, – ответил старец, – этого нельзя было. У нас мать строгая была».

Ваня был веселым и резвым ребенком, но очень болезненным. После золотухи он стал близоруким и туговатым на одно ушко. Раз он обварился кипятком… В другой раз старшая сестра нечаянно посадила его на слишком горячую лежанку… Как-то один отрок со всего разбега сбил его с ног, и он от неожиданности сильно прикусил себе язык А еще в семье заметили, что у этого ребенка нежная и чуткая душа, – он сразу чувствовал, когда кому-нибудь из родных бывало плохо, грустно. Ваня по застенчивости ничего не скажет, но как только увидит, что кто-то погрустнел, – то и начнет ласкаться к нему.

Отец не раз высказывал пожелание, чтобы кто-нибудь из его детей пошел в монашество. И первой исполнила это его желание дочь Александра, впоследствии монахиня Леонида; мать отвезла ее в Борисовскую пустынь и там поручила Царице Небесной. Отец же выстроил ей там избушку-келлию. А до ухода в монастырь сестра Александра для Вани была и няня, и учительница. Она выучила его грамоте, потом водила в двухклассную школу, всегда заботилась о нем. После ее отъезда он скорбел больше всех. Как вспомнит, так и заплачет: «Сестрица моя родная, что же ты меня покинула?»