У Троицы окрыленные

И схимник стал самыми грозными словами обличать и вразумлять нерадивого священника. Последний растерялся. Потом стал утираться ручным платком и, наконец, зарыдал…

Отец Григорий не относился к числу таких священнослужителей. Он свято и благоговейно исполнял свой долг.

Проверь себя, мой милый друг, может быть, и тебе следует приложить большее усилие для подготовки к Причащению? Может быть, и ты вместо правила и молитв читаешь если не газеты, так свои суетные мысли или рассеиваешься по всему свету своим воображением? А то, может быть, просто отделываешься небольшими молитовками и потом бесстрашно и дерзко приступаешь к Святым Тайнам? Какое это страшное дело! Как мы будем сурово наказаны за свое нерадение и неблагоговейное отношение к святыне! Надо читать правило к Святому Причащению, кто бы ты ни был, какие бы обязанности ни тяготили тебя. Особенно если ты имеешь на себе священный сан, или монашеский чин (явный или тайный), или иноческий. Господь взыщет с тебя за невыполнение твоих обязанностей, а если не исправишься, то и накажет.

Вторым особенным качеством отца протодиакона была его любовь к чтению о христианах первых веков. Он всегда с трепетом говорил о мучениках и мученицах, которые ради Господа Христа не щадили своей цветущей юности и самой жизни. Он читал эти исторические бытия со слезами и благоговением. Он восхищался героизмом этих людей и поражался их мужеству, беззаветной преданности Христу, их верности своей христианской идее и стойкости до смерти.

…Кекилию схватили в восточных дверях, ведущих в катакомбы, где христиане первых веков совершали богослужения скрытно от язычников.

Ей было всего девятнадцать-двадцать лет. Стоя с зажженной лампадой, она освещала путь христианам — братьям и сестрам, скрывающимся внутрь катакомб. Как привидение, стояла она во всем белом, высоко подняв над головою светильник.

— Кекилия, бежим, мы последние, — быстро сказал ей брат и скрылся в подземелье.

— Нет, я буду здесь, — ответила Кекилия и осталась на своем месте.

— Ты кто? — раздался голос сотника-язычника.

— Я христианка.

— А где другие?

— Ушли, и вам их не найти.

— Взять ее, — раздался грубый приказ воина.

— Да она слепая!

(Кекилия действительно была слепой от рождения).

— Взять! — раздался повторный приказ.

И когда ее пытали, она говорила одно и то же: «Я христианка, и у нас плохого ничего не делают». Ее распяли на колесе, как на кресте, привязав руки и ноги.

«Отрекись от Христа, принеси жертву нашим богам!»

«Я христианка…»

Кекилия умерла и чистой душой своей воспарила к любимому Господу.

Так отдавали свою жизнь за Господа святые мученики и мученицы первых веков христианства.

Это было в далекой Африке. Десятилетний мальчик-негр по имени Измаэль не имел ни отца, ни матери. Господин, у которого он был рабом, — суровый язычник.

Однажды Измаэль зашел в христианскую церковь и был восхищен ее красотою. Его поразила проповедь священника, который говорил о Христе Спасителе, пришедшем в мир спасти всех людей, и особенно бедных, сирот и беззащитных. Мальчик плакал от умиления и от любви Христовой. Он раньше не знал, что Христос и его любит, и его жалеет, и за него страдал и умер.

Когда мальчик вернулся домой, то господин уже знал, где был его маленький раб. «Если ты еще зайдешь в христианскую церковь — убью», — сурово пригрозил хозяин. Но как было маленькому негру не пойти в христианскую церковь, когда душа его рвалась туда, рвалась ко Господу Спасителю? О, эта бедная сиротская душа рвалась к Свету! И маленький Измаэль опять был потихоньку в христианской церкви.

«Ах ты, такой-сякой, негодяй, не слушаешься, — взревел злобно господин. — Дать ему 25 ударов палкой».

Когда маленького мученика били, хозяин насмешливо спросил: «Ну, что, помогает тебе твой Христос?». Сиротка, утирая слезы, тихо ответил: «Он помогает мне терпеливо сносить все эти наказания».

«Дайте ему еще 25! — закричал мучитель. — Ну, а теперь помогает тебе Христос твой?»

«Он внушает мне надежду будущего блаженства», — тихо ответил отрок.

«Еще 25! — заревел жестокий тиран. — Ну, а как теперь, Он помогает тебе, твой Бог?»

«Он учит молиться за тебя, мой господин», — чуть слышно произнес маленький мученик — и тихо отдал душу свою в руки Божии.

Какой в этом большой урок для нас с тобой, мой дорогой и милый друг! Как мы-то слабы и немощны, чтобы так бесстрашно и жертвенно идти за Христом! Чтобы все-все, даже смерть, понести за Него, нами нежно любимого и чтимого. Как эта юная девица или этот негритянский отрок обличают нас с тобой за наше нерадение и небрежение к нашему христианскому долгу!

Ведь для нас с тобой нет ничего дороже на свете, чем Господь наш Спаситель. И любим мы Его, и чтим, и молимся Ему. А случись что, сразу прячемся «в кусты». Говорим, что мы почти и неверующие, мы как все. О иудино окаянство! О преступное малодушие! Низкий, животный страх!

Одна девушка рыдала у креста и Евангелия: она вот так же отреклась от Христа, от своего Господа Спасителя…К ним в дом пришли. Девушка была одна. «Это что, иконы твои? Ты на них молишься?» — спросили ее. Она перепугалась. А вдруг да с работы снимут? Сошлют? Осмеют да еще что-нибудь сделают. «Нет, — говорит девушка, — это мама молится, это ее иконы, а я-то… я-то перестала молиться…»

А когда ушли, она заплакала: «Что я наделала? Как теперь я буду жить без Господа? Отреклась. Отказалась. Предала Его, как Иуда…». О Боже, сохрани каждого из нас от этой страшной участи! Лучше и не жить, чем так делать. А все это бывает по боязни, по ложному страху человеческому. Все боимся, как бы чего не случилось с нами, как бы худо не было. Людей боимся, а вот Бога не боимся.

«Кто боится Бога, тот не должен ничего бояться на свете», — сказал прусский король и бесстрашно открыл дверь…

Это было в Пруссии. Король проснулся ночью и увидал в окно, что зал заседаний сильно освещен. «Кто в зале в такой поздний час?», — спросил он адъютанта. Тот ответил, что там никого не может быть, двери все заперты, и ключи у него. «Смотрите же, — указывал король на окно, — весь зал освещен, в окнах свет. Кто там может быть в полночь?» И он решил сам идти в палаты и посмотреть, кто там, тем более, что в освещенные окна видны были какие-то люди. Его тяготило какое-то страшное предчувствие. Взяв ключи, он пошел по коридору. Адъютант — следом. «Боже мой, — ужасается король, — да и стены-то в коридоре все обтянуты черным. Что такое ужасное делается в зале заседаний?» Когда они подошли к главной двери, ведущей в зал, в страхе остановились. Дверь была заперта. «Открывайте», — приказал король адъютанту. Последний трясся от страха и наотрез отказался. Король чувствовал, как дрожат его колени и на голове поднимаются волосы. Секунду помедлив в нерешительности, он сказал: «Кто боится Бога, тот не должен ничего бояться на свете», — и… открыл дверь… И что же они увидели?

По полу зала бежали потоки крови. Какие-то таинственные люди совершали казнь нескольких осужденных. Им рубили головы, и тела, обливаясь кровью, падали на пол. Это было зловещее предсказание будущей судьбы прусского государства. «Когда это будет?» — страшным голосом воскликнул король. «Ровно через 100 лет», — ответил ему некто, и видение скрылось. В зале сделалось темно, страшно. Король и адъютант выбежали из зала, не закрыв дверей…

Кто боится Бога, тот ничего не должен бояться, а кто Бога не боится, тот будет бояться всего, и даже там, где бояться-то нечего.

Несколько лет подвизаясь в Лавре, протодиакон отец Григорий незаметно подходил к неизбежному концу своей жизни. Любимая святыня — Лавра Преподобного Сергия — подняла его на высокую ступень духовной жизни. Он, как бы окрыленный молитвами небесного игумена Преподобного Сергия, стал человеком глубоко духовным и благодатным. Время, свободное от богослужения, он большею частью проводил в своей одинокой келии. Тихо сидел он у келейного стола и углублялся в чтение священных книг, черпая из них благодатную пищу для своей души.