Это Б-о-г мой

В категориях еврейского Закона современный сионизм представляется движением, поставившим своей целью спасение людей от неминуемого уничтожения. С тех самых пор, как грекам пришла в голову блистательная идея всегда нападать на еврейскую армию в субботу (ибо они обнаружили, что в этот день евреи не сопротивляются и спокойно дают себя перерезать), наш Закон постановил, что все ритуальные запреты отменяются, когда возникает чрезвычайное положение и людям угрожает опасность. Нерелигиозные сионисты никогда и нигде не заявляли, что в своей деятельности они исходят из этого положения; но, по-моему, подспудно оно все-таки лежит в основе их действий.

Естественно, когда люди всю свою жизнь — с детства до седых волос — ведут какой-то определенный образ жизни, то даже существование, полное постоянных опасностей, начинает казаться им вполне нормальным и естественным. Люди действия, положившие начало Израилю, не раз становились мишенями яростного обстрела со стороны религиозных ортодоксов, то есть тех самых людей, которых они спасали от смерти; ортодоксы думали только о Законе, и им не нравилось, что сионисты действуют без оглядки на веру, не искушены в премудростях иудейской учености и не соблюдают обрядов и традиций. А светские сионисты, сталкиваясь с религиозными людьми, вели себя исходя из рационалистических соображений, которые внушали им презрение к религии.

Бен-Гурион не мог, подобно президенту Эйзенхауэру, отвечать всем еврейским партиям с доброжелательной терпимостью. В своих каждодневных решениях по управлению страной — там, где эти решения касались религии, — он вынужден был поступать так, как требовали раввины, либо отвергать их требования, либо соглашаться на компромисс. У главы Государства Израиль нет никакого четвертого пути. Бен-Гурион и его партия большей частью отвергали требования раввината, а иногда и принимали их. Нет сомнения, что в отдельных случаях эти закоренелые старые социалисты отказывались считаться с раввинатом лишь по причине своей застарелой неприязни к религии — неприязни, оставшейся от их мятежной юности. Однако гораздо чаще Бен-Гурион и другие руководители Израиля исходили из деловых соображений и принимали решения в зависимости от того, что, по их мнению, полезно для страны. И если в один прекрасный день из рядов религиозной партии поднимется новый Давид, который возьмет в свои руки управление страной, он окажется перед той же дилеммой. Стабилизация этого процесса займет немало времени, в течение которого будет еще немало споров и столкновений.

Современный социализм в Израиле представляется мне отнюдь не воинствующей и атакующей идеологией советско-китайского толка. Насколько я мог понять из своих разговоров с молодыми израильтянами, их взгляды обращены не на Восток, а на Запад. Им куда как больше по сердцу система свободного предпринимательства, существующая в Соединенных Штатах, чем муравейники Китая или мрачная уравниловка стран за железным занавесом. Дух Израиля полностью свободен, над ним не довлеют цензура и принудительная регламентация. Но что израильтяне могут поделать? Во время Второй мировой войны мы в Америке согласились на распределение ряда товаров по карточкам и на федеральный контроль над экономикой. Когда в стране чрезвычайное положение, это неизбежно. Израилю постоянно угрожает смертельная опасность со стороны воинственных соседей; и, боюсь, при жизни нашего поколения эта опасность не исчезнет. Если на каких-нибудь полгода израильский народ ослабит свою бдительность, арабские армии предадут огню Тель-Авив и Хайфу. И потому в стране, сохраняется социалистическая регламентация и социалистическая бюрократия. И просто чудо, что, несмотря на них, страна живет и развивается.

Всеми этими соображениями объясняется, по-моему, то обстоятельство, что многие глубоко верующие евреи в Израиле и в странах рассеяния поддерживают молодое государство, хотя многие его лидеры не соблюдают формальных религиозных установлении, а некоторые даже гордо провозглашают себя агностиками и атеистами. Люди доброй воли понимают, что сейчас выковывается новая судьба еврейства и что все израильтяне — кроме горстки экстремистов — трудятся ради того, чтобы еврейский народ выжил. И какие бы ни возникали яростные споры по поводу того, что именно необходимо предпринять в тот или иной конкретный момент, и как бы ни накалялись страсти из-за вопросов, связанных с религией и неверием, — цель у всех израильтян одна, и в минуту опасности весь народ встает плечом к плечу. Как выглядит Израиль

Когда я в сумерках из окна снижающегося самолета увидел огни аэропорта Лод, я испытал такое чувство возвышенного восторга, какого я, наверно, уже никогда в жизни не испытаю. Затем самолет приземлился, и я обнаружил, что нахожусь еще в одном аэропорту, таком же, как все остальные, с обычной сумятицей и надписями на многих языках, — если не считать того, что среди этих языков был язык, на котором я с детства читал Тору. У выхода, ожидая меня, стоял мой дед — стройный, как тополь, несмотря на свои девяносто лет, и одетый в свой обычный черный лапсердак и свою обычную черную шляпу с круглыми полями. Он обнял меня. Так встретила меня Святая Земля.

Сама земля, конечно, была покрыта асфальтом, но тем не менее я почувствовал, что по мне словно электрический ток пробежал. Это романтическое ощущение быстро исчезло, растворившись в суете получения багажа и проверки документов, в быстром обмене семейными новостями, в официальных представлениях — ибо я был членом американской делегации, приехавшей на празднование седьмой годовщины независимости Израиля; главой делегации был Меннен Уильямс, губернатор штата Мичиган, он привез в дар израильскому правительству копию Колокола Свободы. В вестибюле нас приветствовал представитель Министерства иностранных дел. Я ожидал увидеть убеленного сединами чиновника в строгом темном костюме. Но представитель министерства оказался юношей лет двадцати пяти в светлом костюме без галстука и с отложным воротничком поверх лацканов пиджака.

Мы сразу же должны были ехать в Иерусалим, чтобы принять участие в радиопередаче, транслировавшейся за границу. Поэтому я расстался со своим дедом, который отправился к себе домой в Тель-Авив, и вместе с остальными членами делегации проделал автомобильную поездку в Иерусалим — такую поездку, от которой волосы могут стать дыбом. Мне доводилось водить машины в Париже, в Мексике, в Риме, на Ривьере и по фривеям Лос-Анжелеса, и, по-моему, я знаю, что такое лихаческая езда. Но израильский водитель на загородной дороге — это вовсе не шофер, а летчик, который просто не может оторваться от земли, ибо у автомобиля нет крыльев, и все же неустанно пытается. Иногда по пути он проделывает мертвую петлю, наподобие той, что сделал Орвилл Райт во время своего последнего полета в Китти-Хок. Тогда, в 1955 году, на израильских дорогах было довольно мало машин. Сейчас израильские шоферы стали ездить помедленнее, но душой они все еще — в голубой высоте. Кстати, шофер Министерства иностранных дел, виртуозно везший нас в Иерусалим, был парнишкой лет девятнадцати.

Приехав в Иерусалим, мы обнаружили, что полиция перекрыла некоторые улицы для того, чтобы люди на них танцевали. Наверно, в первые десятилетия после создания Соединенных Штатов американцы так же плясали на улицах Вашингтона и Нью-Йорка. Теперь мы повзрослели и посолиднели, нам даже фейерверки кажутся делом опасным, и 4 июля [10] мы сидим на пикниках или лежим на пляже. Израильтяне нас на полтораста лет моложе, поэтому они танцуют на улицах.

Полицейские на перекрестках были сущие юнцы: я не видел ни одного старше тридцати. В толпе, танцующей под большой цифрой «7» на главной площади, добрую треть составляли люди в военной форме. Опять же это были в основном юноши и девушки. Наиболее сильное впечатление в Израиле в тот первый день, после встречи с дедом, произвела на меня именно необыкновенная молодость израильтян. Это впечатление так и не померкло. Иногда кажется, что Израиль — это страна сплошных детей и молодежи.