Бог и человек

Если тварь не может быть без Бога, то, достигая сознательности, она и не хочет жить без Него в ту меру, в какую она не удовлетворяется ограниченным бытием. Уже организм богаче жизненными возможностями, чем материальная вещь; животное — гораздо богаче организма; но человек не знает предела своим стремлениям: простое накопление земных благ, «дурная бесконечность» повторения одних и тех же наслаждений или приобретение одних и тех же ценностей (богатства, власти и т. д.) недостаточна для человека, если он не попал в плен земному; когда же мы стремимся расширить и углубить нашу нравственную жизнь, творчество, познание, созерцание красоты, мы восходим постепенно к более содержательному, более ценному и вместе более простому и цельному бытию и встречаемся с Божественными началами всего положительного. Для верующего человека бесконечно восходить к Богу, к Его всесовершенному бытию есть главное назначение и смысл жизни.

Если бытие наше обусловлено бытием Божиим, то из этого не значит, что не мы живем, но Бог в нас или в качестве нас. Когда ап. Павел говорит, что не он живет, но Христос живет в нем, он говорит о том совершенном своем единении со Христом, которое есть плод его же свободного усилия. Отдать себя всецело Богу не значит перестать существовать. Потому бы–тийственное усилие всегда необходимо для твари, даже для тех, кто достигает экстаза… В этом смысл учения об эпектазе св. Григория Нисского — вечно стремится к вечному Благу. Но усилие наше может быть тяжко, мучительно и бесплодно; оно может быть нетрудным, плодотворным и дающим нам удовлетворение; даже, будучи мучительным, как несение креста, оно может окрылять нас надеждой. После того, как Христос своей смертью открыл нам врата вечной жизни, мученики были способны радоваться и в страданиях. Усилия человека, по мере восхождения к Богу, все более очевидно соединяются с силами Божиими; благодать действует в нас и, как говорит св. Григорий Нисский, чем выше мы подымаемся, тем быстрее мы двигаемся, тем тверже мы стоим в истине и добре.

Мир полон возможностей, но большинство из них, иногда самых лучших, остаются неиспользоваными. Недаром, так часто говорят с иронией о «добрых намерениях». Путь к Богу есть путь осуществления добрых возможностей, ибо Бог есть действительность. В будущем, преображенном мере все положительные возможности тварного бытия будут осуществлены всецелым причастием твари Богу, Который будет «все во всем».

Нет твари вне времени, но мы уже приводили пример того, как в познании человек постепенно преодолевает время способностью синтеза ошущений и мыслей, памятью, предвидением и восхождением к вечным, совершенным истинам всего. Бл. Августин видит в вечности истин, созерцаемых нами, признак их Божественности, но созерцание это все же доступно нам. Вообще, чем выше подымается тварное бытие, тем менее господствует в нем время. В органическом развитии прошлое, настоящее и будущее связаны уже гораздо более тесно, чем в материальных процессах. В душевной жизни не одно познание, но и все переживания могут соединяться над временем, сохраняться в памяти; вся жизнь человека обращена к будущему, которое наперед переживается нами; все наиболее глубокое и ценное в нашем духе — сверхвременно. Христианство проповедует вечную жизнь, но так как мы по природе не вечны, то мы можем только приобщиться к вечному. Прежде всего это относится к основным началам жизни. Все ценное в нравственной жизни сверхвременно: смирение, чистота, святость, любовь, мир, радость желанны и действительны для всех и всегда, и дело не в том только, чтобы всегда быть смиренным, святым, радостным и т. д. — это было бы только «всевременностью», т. е. обладанием данным благом во все времена: нам нужно приобщиться всему благому в полноте его содержания, т. е. обладать, например, смирением или любовью или святостью во всей всеобемлющей полноте их содержания, всецело жить всецелым смирением, любовью, миром, святостью. Так мы приобщаемся подлинно Божественному бытию, ибо Бог есть сама всецелая любовь, святость, радость, мир и т. д…. В познании, приобщаясь вечным истинам, мы опять–таки не только всегда исповедуем одну и ту же правду обо всем, познанном нами, но проникаем, сколько можем, во всю полноту содержания каждой истины, обнимающей все, относящееся к ней, во все времена. То же должно сказать и о красоте и о всем подлинно–духовном… Вечное Благо для нас есть Сам Бог: в Нем заключено для нас всё — на все времена и выше времени… Если человек отрекается от вечного, он отрекается и от совершенного: как может быть совершенно то, что всегда меняется, всегда различно до противоречия?

Изменчивость может быть разной. Она может быть однообразным повторением того же «на новый лад», может быть упадком и разложением, может быть ростом. Очевидно, только последний род изменений ценен. Изменение в развитии замечательно тем, что ничто достигнутое не исчезает, но только меняется в связи с тем, что все целое стало более совершенным. Так развивается и тело и душа. Если знание мое возрастает, то я не теряю уже узнанного мной, но оно является мне в новом, более совершенном свете. Если я возрастаю в любви, то я не перестаю любить того, что любил раньше, но люблю его иначе и лучше… Такого рода изменение имеет творческий положительный характер, но оно возможно только потому, что оно направлено к неизменному: оно есть движение к совершенной полноте, к единому идеалу; потому–то в нем и не теряется ничего существенного, но, напротив, все ценное собирается воедино и углубляется. Всё должно двигаться и меняться во вселенной, но цель движения идеал преображенного Божьего мира. Человек должен меняться, «обновляться со дня на день», возрастать в меру возраста Христова, но цель нашей жизни одна осуществление в нас вечного образа Божия, осуществленного и явленного нам в Сыне Божием, Христе… Новое хорошо, когда все ценное в старом входит в него. Так должна жить Церковь — вечно обновляясь и храня в себе всякий дар Божий из прошлого… Мы должны стремиться делать наше настоящее как можноболее интенсивным и всеобъемлющим, тел^ самым приближая его к вечному; само прошлое мы должны сохранять настоящим, например, храня в сердце своем то, что было сделано Богом и святыми от начала мира до Христа и от Христа до наших дней. Когда мы живем полной и напряженной жизнью, мы и будущее усиленно делаем настоящим. Так Бог и Церковь призывают скорейшее пришествие Христа. «И Дух и Невеста (Церковь) говорят — прийди! и слышащий да скажет — прийди!» (Ап. XXII, 17).

Пространственность и «сложность» с крайней силой выражены в материи. Когда мы подымаемся к более совершенным формам тварного бытия, мы видим, что пространственность и сложность понемногу преодолеваются. Организм более целен чем вещи: в нем все «органически» связано; поэтому он может служить даже символом Церкви. Душу в строгом смысле нельзя даже назвать пространственной, хотя в ней есть сложность, разделенность, противоречия. Из всего сказанного выше ясно, что духовная жизнь есть стремление к сверхпространственности и «упрощению», т. е. собранности и цельности. В отношении к внешнему миру человеческий дух может стремиться к «вездесущью»: видеть и знать все, что происходит на земле, на небе и во всех мировых пространствах. В духовной жизни идеал единства и целостности возносит нас над всякой пространственностью; разделение есть путь небытия или зла. Но абсолютная неделимость есть только в Боге, поэтому только в Боге мы и можем достичь ее.

Неделимость и цельность основаны на единстве. Единство есть абсолютно необходимое условие всякого бытия: все разделенное перестает существовать; это относится одинаково и к камню и к телу и к душе. Все существует в меру своего единства, и эта мера больше в организме, чем в вещи, и в душе больше, чем в теле. В природе мы видим лишь относительное единство, основанное на постоянном действии сил соединения (притягивание, ассимиляции, взаимоотношения органов и функций и т. д.) Но силам соединения противо–полжны другие силы — отталкивания, сопротивления, распада. Эти силы вечно борются друг с другом в неустойчивом равновесии: побеждает то единство, то распад. Но как можно соединить что–нибудь? Ничто не соединяется само по себе, если оно уже не было хоть сколько–нибудь единым. Так силы притяжения не возникают, а только усиливаются от взаимного приближения, и организм, как и душа, уже изначально относительно едины; только потому внутреннее единство их и может в них развиваться. Поэтому изначальное единство должно принадлежать и космосу и всему сущему; однако, мы уже указывали, что в самом тварном бытии все проникнуто разделением, которое с очевидностью выражено в пространственности и временности всего: тварь едина, только несмотря на разделения; всякое относительное единство есть фактически лишь частично преодоленное разделение; следовательно, оно само нуждается в прочном обосновании своего единства. Вместе с тем абсолютного единства нет ни в космосе, ни в какой твари, ни даже в человеческом духе. Таким образом мы приходим к выводу, что единство всей твари обосновано в соединяющем действии Единого, Который все содержит целостностью Своей творческой Премудрости.