Марк Аврелий и конец античного мира

Языческий Восток не всегда внушал христианам такую ненависть, как Греция. К египетскому политеизму, например, они относились с меньшей строгостью, чем к греческому. Сивиллический поэт II века возвещает Изиде и Серапису об окончании их владычества скорее с грустью, чем с оскорблением. Его воображение поражено обращением египетского жреца, который, в свою очередь, обратит соотечественников. Он в загадочных выражениях говорит о великом храме, воздвигнутом истинному Богу, который сделает Египет своего рода святой землей и не будет разрушен ранее конца веков. С своей стороны и Восток, всегда склонный к синкретизму и заранее сочувствующий всему, что имеет характер независимаго мышления, также отплачивал христианству широкой терпимостью. Сравните узкий патриотизм Цельса, Фронтона с широким умом такого мыслителя, как Нумений Апомейский; какая разница! He будучи в точном смысле ни христианином, ни евреем, Нумений восхищается Моисеем и Филоном. Он ставит Филона наравне с Платоном; называет последнего аттическим Моисеем; знаком даже с апокрифическими сочинениями о Ямнии и Мамврии. С изучением Платона и Пифагора, философ должен, по его мнению, соединять знакомство с установлениями браманов, евреев, магов, египтян. Можно заранее быть уверенным, что в результате исследования получится, что все эти народы согласны с Платоном. Подобно тому, как Филон иносказательно толкует Ветхий Завет, Нумений символически объясняет некоторые обстоятельства жизни Иисуса Христа. Он признает, что греческая философия обязана происхождением Востоку и заимствовала истинное представление о Боге от египтян и евреев; он называет эту философию недостаточной, даже в лице наиболее чтимых ее представителей. Юстин и автор послания к Диогнету едва ли сказали больше. Однако, Нумений не принадлежал к церкви. Сочувствие, восхищение известным учением еще не приводят эклектика к формальному признанию этого учения. Нумений один из предвестников неоплатонизма. Через него проникло в александрийскую школу влияние Филона и некоторое ознакомление с христианством. В то время, которым мы заканчиваем эту историю, Аммоний Сакк, быть может, еще посещает церковь, откуда философия не замедлит его вывести. Климент, Аммоний, Ориген, Плотин! Какой век открывается для города, который вскормил всех этих великих людей и становится более и более умственной столицей Востока.

В Сирии насчитывалось много независимых умов, которые сочувствовали христианству, но все-таки его не принимали. Таков был Мара, сын Серапиона, который считал Иисуса превосходным законодателем и полагал, что крушение еврейской национальности было последствием того, что они убили "своего мудрого царя". Таков был также Лонгин или автор, кто бы он, впрочем, ни был, трактата О возвышенном, который с восторгом прочел первые страницы книги Бытия, и ставит стих "Да будет свет, и был свет" в число прекраснейших выражений, какие ему известны.

Наиболее оригинальным из числа этих подвижных и искренних умов, которых христианский закон восхищал, но не настолько исключитеиьно, чтобы оторвать их от всего остального и сделать простыми членами церкви, был Вардесан Эдесский.

Это был, если позволительяо так выразиться, светский человек, богатый, любезный, щедрый, образованный, хорошо поставленный при дворе, сведущий в халдейской науке и в греческой культуре, своего рода Нумений, в курсе всех философий, всех религий и всех сект. Он был искренним христианином, даже пламенным проповедником христианства, почти миссионером; но все христианские школы, через которые он прошел, только оставили известный след в его уме; ни одна его не удержала. Один Маркион с своим суровым аскетизмом ему совершенно не понравился. Напротив валентинианство, в его восточной форме, было учением, к которому он постоянно возвращался. Ему нравились сочетания эонов, и он отрицал воскресение тела. Этому вещественному представлению он предпочитал взгляды греческого спиритуализма о предсуществовании и посуществовании души. По его мнению, душа не рождалась, и не умирала. Тело было лишь ее временным орудием. Иисус не имел настоящего тела; он соединился с призраком. К концу жизни Вардесан как бы приблизился к католиаам; но в конце концов, правоверие его отвергло. Восхитив современное ему поколение блистательной проповедью, пылким идеадизмом и личною прелестью, он подвергся анафемам и зачислен в число гностиков после того, как всю жизнь так упорно отказывался примкнуть к кому-либо.

Один только из трактатов Вардесана нашел пощаду у правоверных читателей: это был диалог, в котором он оспаривал злейшее из заблуждений Востока, халдейскую ересь, астрологический фатализм. Форма сократических диалогов нравилась Вардесану. Он любил выступать в публике, окруженный друзьями и обсуждать с ними самые возвышенные задачи философии. Один из учеников, по имени Филипп, записывал или считался записывающим беседу. В разговоре о предопределении, главным противникиом Вардесана является некоторый Ауэид, преданный заблуждениям астрологии. Этим заблуждением автор противопоставляет действительно научное рассуждение: Если человек подвластен среде и обстоятельствам, отчего же в одном и том же крае вырабатываются совершенно различные человеческие развития? Если господствует порода, почему же нация, меняющая религию, принимающая, например, хрисиаинство, становится совсем другою, чем была прежде? Интересные подробности, которые автор сообщает о нравах неизвестных стран, возбудили любопытство. Последний редактор романа "Узнаваний", затем Евсевий, затем св. Кесарий воспользовались ими. Достойно удивления, что при наличии такого сочинения может возникать еще вопрос, как относился Вардесан к вопросу о влиянии светил на поступки людей и исторические события. Беседа выражается по этому пункту со всею ясностью, какой можно пожелать. Тем не менее, св. Ефрем и Диодор Антиохийский вооружаются против Вардесана, якобы впавшего в заблуждения своих халдейских учителей. Иногда его школа представляется не только богословской школой, но в не меньшей мере светской школой богословия. Там математичесвим путем определяли продолжительность существования мира в шесть тысяч лет. Допускали существование звездных духов, живущих на семи планетах, и в особенности на солнце и луне, которых ежемесячный союз сохраняет мир, давая ему новые силы.

Неоспоримо то, что Вардесан был творцом христианской сирийской литературы. Сирийский язык был его природным. По-гречески он знал, но не писал на этом языке. Работа по приспособлению арамейского наречия к выражению философских мыслей принадлежит ему всецело. Его сочинения переводились, впрочем, на греческий язык его учениками, под его наблюдением. Близкие к Эдесскому королевскому дому, воспитанный, по-видимому, вместе с Авгарем VIII вар Манну, бывшим ревностным христианином, он много сделал для прекращения языческих обычаев и был одним из важнейших общественных и литературных деятелей. Сирия никогда не имела поэзии. Древние арамейские наречия знали только древний семитический параллелизм и не сумели извлечь из него ничего. Вардесан сочинил, подражая Валентину, сто пятьдесят гимнов, которых размер, частью заимствованный у греков, восхитил всех, в особенности молодых людей. Содержание было философское, поэтическое и христианское. Строфа состояла из одинадцати или двенадцати пятисложных стихов, разделяемых на стопы по арению. Гимны пелись хором, под звуки арфы, на греческие напевы. Цивилизующее влияние этой прекрасной музыки было значительно. Почти вся Озроэна приняла христианство. К несчастью, Авгарь IX, сын Авгаря VIII, был свергнут с престола Каракаллой, в 216 году; мимолетное явление маленького государства, основанного на начаиах либерального христианства, исчезло; христианство все-таки продолжало распространяться в Сирии, но в правоверном направлении удалялось с каждым днем все более и более от умозрителышх волнений, которые оно себе сначала позволило.

Отношения Вардесана к римской империи неясны. По некоторым признакам кажется, что гонения последних лет Марка Аврелия внушили ему мысль, представить этому императору апологию. Возможно, что он имел сношения с Каракаллой или Гелиогобалом, которого в текстах очень легко смешать с Марком Аврелием. По-видимому, он составил диалог между собой и неким Аполлогием, считающимся другом императора, где тот приглашал его отречься от имени христианина. Вардесан отвечал мужественно, как Димитрий Циник: "Повиновение приказу императора не избавить меня от необходимости умереть".