Творения

Жил и другой старец простой – Варнава монах, не далеко от иеромонаха Адриана; был же и у отца Варнавы ученик Илларион. Как-то ночью при­шли разбойники прежде к отцу Варнаве и потре­бовали у того денег, но он не имел ни одной монеты, они же, не веря монаху, били его без милости, едва живым оставили; ученик же его бежал к иеромонаху Адриану известить о нападении разбой­ников. Услышавши же ученики отца Адриана разбежались: один в село сообщить, а другие скрылись в лесу. Пришедши к отцу Адриану, разбойники также требовали денег; ибо думали, что он, как иеромонах, берёт от бояр деньги за исповедь, но он ни от кого денег не принимал, а брал только что нужное для жизни - съестное и на одеяние, но они ему не поверили, и били, и мучили его бесчеловечно; видевши же, что нет денег у них, обобрали всю одежду и ушли, оставив тоже и отца Адриана еле живым; возвратившись ученики и увидевши своих отцов без милости избитых всех, в крови и ранах, крепко измученных, восплакали горько; и с того времени во всякую ночь весьма боялись вторичного разбой­ничьего нашествия. От лютых побоев отец Варнава не мог выздороветь и умер; там в пустыне и погребли его. Отец Адриан через долгое время едва выздоровел..

Когда увидел отец Адриан Старца моего, тогда ещё называвшийся Василием, весьма богоуго­дно живущим, превосходнее более всех его учеников в постнических делах преуспевает; особенно за повиновение и кроткий его нрав, и за благоразумное, смиренномудрое его рассуждение, то постриг его в малую схиму, т.е. в мантию, с таким завещанием и его собственным обещание: чтоб через всю жизнь провождал житие свое в пустынных пределах; и на пострижении дал ему имя Василиск. С того вре­мени (Василиск) более возжелал уединенного пустынного жития и часто просился, чтобы отпустить его одно­го жить, но он, Адриан, хотя и видел его смиренный нрав и могущим о себе в безмолвии жить, не отпускал от себя, а обещал вскоре отпустить; и такое удерживание весьма прискорбно было Старцу, но не смел он тотчас оставить, боясь Божия негодования.

Имели же великое негодование на отца Адриана той стороны окружные священники за исповедание господ; думалось им, что берет великие дары от господ и деньги. И такое отец Адриан видя на себя негодование от священников, за лучшее почел удалиться из той стороны.

В то время возымел желание и я, грешный Зосима, ученик старца Василиска, пойти в иноческое звание, читая же в Четь-Минеях жития святых отцов, много удивлялся, как св. отцы одни жили в отдалённых глубоких пустынях, потому из любопытства и прибыл к сему пустынножителю Адриану. Он же встретил меня с большою радостью и благоприятством; тогда один взор на него привёл меня в изумление, ибо был он в худом разодранном платье, а сам был худ и бледен, тонок и худ телом и высок ростом, один вид его в великое удивление приводил. И я пробыл у него два дня, на все поступки и вещи и дела их много удивлялся, видя всё у них бедное, простое и неубранное, только нужду их удовлетворяющее, и видел, как они ночью, про­буждаясь, вставали на богомоление. На трапезе же всем поровну подавалось, еда была простая; не было у них ничего молочного, ни хмельного, только пустынные и огородные снеди, а питие—вода и квас. И как сам отец Адриан, так и все соживущие с ним были кротки, молчаливы и послушны; и прочее всё бывшее у них и от них самих показуемое мне, заставляло меня недоумевать и удивляться, особенно когда не взяли от меня подаваемых мною денег. Это меня так чрезмерно удивило, что я, не утерпевши, сказал: “О диво! Есть же такие люди, которым деньги не надобны и которые о временном не заботятся; такую провождают жизнь, к которой невозможно пристрастия иметь или за что друг на друга оскорбляться и негодовать: у всех только едино—Бог и попечение о спасении, ибо как можно им к чему-либо пристрастие иметь, ничего собственного не имея?» По-видимому, хотя нечто и имеется у них, но почи­тается всё якобы отца их Адриана. Он если что и принимает от благотворителей, то берёт и бережёт не для себя, но ради соживущих с ним братий, потому и не присваивает себе, но почитает всё общим; по воле и желанию своему (иноки) ничего не делали, но управлялись и повиновались непрекословно во всем отцу Адриану. У всех равенство, и никто ничего своим собственным не признавал, от того были между ними мир и тишина, в совести любовь и простосердечие; у всех словно одна душа и одно хотение; достохвальнее же всего то, что друг к другу имели непритворное усердие и без лести друг друга почитали и уважали благоговейно. Сие всё самолично видел я, ибо многократно потом посещал их, и так, вразумясь и наставясь от них, помыслил я о себе: как счастлив я буду, если сподоблюсь вести такую подобную им жизнь, беспечальную, спокойную, только на угождение и служение Единому Богу беспрепятственно проводить. И так положил в сердце моем твердое намерение к ним вселиться в сожитие. Поэтому поспешил ехать в Петербург для получения от полка отставки, чтобы восприять жизнь монашескую. При отъезде моем дал мне письмо отец Адриан, ибо знал: его духовный сын Иоасаф из Петербурга архи­мандрит и наместник в Киевском монастыре; и отписал к нему всё подробно о себе, он же получив от меня это письмо, весьма обрадовался и тотчас доложил Митрополиту Гавриилу о нем; Митрополит же вскоре послал письмо, приглашая его (отца Адриана) приехать к нему в Петербург, и по приезде отпустил его жительствовать в монастырь Коневец и повелел настоятелю монастыря во всем покоить его.

Когда же уехал отец Адриан в Петербург, тогда отъезжая дал Старцу моему Василиску благословение жить на том же месте в какой захочет келии: в его ли или в келии отца Варнавы, ибо все келии запустели. Тогда говорил сам себе Старец: “Вот Бог исполнил твое желание; теперь должен ты подвижнически жить”. И так, оставшись один, жил подвижническую жизнь, претерпевая разные борения и искушения, и мучительные сны с привидениями бесовскими разнообразными, в ужасный страх приводящими; пробуждаясь от сна, слышал от них: “Ты здесь один, а нас много, всячески погубим тебя”. И так много раз от нестерпимого ужаса он изнемогал и крепко унывал и тосковал, пока света дождется; а как только ночь — такая находит скука, ужас и тоска и страх берет его, что опять ночью страдать будет, и тогда старец мой, как человек малодушествуя, недоумевал, что делать. Ко всему этому телом немощен и болезнями одержим был. Питался пищею простою, не усладительною, более суровою и сухою; молочных продуктов не ел и таких не имел, от сладкой же пищи, снеди, как то мёд воздерживался, питьем каким-нибудь травным, подобным чаю, и даже на праздники себя не утешал; сон имел неупокоительный, на жестком ложе и деревянном изголовии; по случаю присылаемую хорошую пищу иным раздавал. Великую веру и любовь имели к нему многие, между прочим и архимандрит Геннадий, который и посещал его по временам и присылал ему холсты, мёд и доброй рыбы. Получая что-либо подо­бное, старец сам хорошего не ел, но по обычаю раздавал посещающим его братиям, только малую часть у себя оставлял, да и того малого сам он не ел, только вместе с посещающими малость вкушал; мед же небольшой сосудец иногда стоящий у него года по два и по три без употребления, ибо только посещающим представлял, а сам один даже и во время болезни разве жиденьким отваром вместо чая себя удовлетворял. Для потреб своих или скуки ради в села или деревни никогда не ходил, но на Божий промысл уповал. Однажды оскудела у него мука и всякое съестное, пекущиеся о нем крестьяне не посещали его с начала зимы, сам же он не шёл в деревню, но говорил себе: “Если Господь не вложил им в сердце наведать меня, то и мне следует покориться благоволению Божию и за грехи мои терпеть и пи­таться тем, что есть”. И так всю зиму провел, питаясь одним картофелем.

Он был настолько от бояр уважаем, что часто брали у него обычный его хлеб и в дом возвращаясь, раздавали своему семейству; также и получающие его рукоделия - ложку или трость простой работы, ибо он не умел искусно и красиво делать, но, однако, за оное ему подавали несравненно более для потребы его нужное ему, нежели иным пустынножителям, хотя у тех и весьма изрядно было сделано; ибо старца за простой нрав и кроткое обхождение и тщательность не только от господ, но и от священного чина и от всех крестьян, а наиболее от своей братии монашествующих и все пустынножителей, там живущих, весьма был почитаем, любим и уважаем.