Руководство по истории Русской Церкви

Нельзя не замечать такого же обращения к старине и в личных трудах самого митрополита Макария. Кроме того, в этих трудах выразился еще другой современный мотив русской жизни после того, как она сосредоточилась около Москвы — стремление к собиранию и соединению в одно всех духовных богатств русского народа, прежде разбросанных по удельным землям и еще не приведенных в общерусскую известность. Самый важный из этих трудов Макария — «Великие Четьи-Минеи», которые он начал составлять еще в Новгороде и продолжал в Москве; в них собрано было все духовное оружие, каким тогда располагала Русская Церковь, все, по его выражению, «книги чтомыя, которыя обретались в Русской земле»: жития святых по дням их памятей, слова на их праздники, многие их творения всякого рода, патерики, целые книги Священного Писания и толкования на них. Собирание всего этого книжного сокровища «многим имением и многими писарями» продолжалось около 20 лет. Ему же принадлежит составление Степенной книги — обширного сборника сведений по русской истории. Из оригинальных произведений митрополита Макария известны: поучение при браке Иоанна Грозного с Анастасией, три речи и три послания к царю и войску во время казанского похода. В сочинениях этих он заплатил обильную дань современной моде на пышное риторство. Но не ими он приобрел себе почетное место в истории нашего просвещения, а именно своим главным трудом собрания всех книг чтомых и тем, что сумел возбудить около себя сильное литературное движение, особенно по части составления житий. По его благословению и под его руководством разными лицами составлено было столько житий, сколько не составлялось их ни прежде, ни после его времени. Одни из этих житий явились по поводу составления Четьи-Миней, другие после соборов 1547 и 1549 гг. о новоявленных чудотворцах, третьи — для Степенной книги.

Ереси Башкина и Косого.

С крайним развитием консервативного направления в обществе люди противоположного направления тоже в свою очередь естественно доходили до крайностей, которые вскоре после Стоглавого собора выразились в новых ересях Башкина и Косого.

Ересь Башкина открылась таким образом. К попу Симеону в 1553 году пришел на дух (на исповедь — прим. ред.) необычайный сын духовный, Матвей (Башкин), просил у него наставлений, предлагал вопросы, на которые духовный отец ничего не в состоянии был ответить; потом явился к нему на дом, читал разные места из Писания и, не дождавшись объяснения, сам же их и объяснял. Все эти речи и вопросы его показались попу Симеону «недоуменными»; духовник доложил о них Сильвестру, а Сильвестр самому царю. Башкина схватили и подвергли допросам, из которых выяснилось, что он еретик и что ересь его составилась отчасти из старых элементов жидовствующей ереси, отчасти из новых, протестантских; учителем его был аптекарь Матфей из Литвы и другой литвин Андрей Хотеев. Сущность новой ереси состояла в том, что она не признавала божества Сына Божия и равенства Его с Богом Отцом, Евхаристию считала простым хлебом и вином, иконы называла идолами, отрицала таинство покаяния, утверждая, что как только перестанет человек грешить, так и без священника уже нет ему греха, отрицала отеческие писания, жития святых, постановления соборов, иконопочитание и всю церковную обрядность. Единомышленники Башкина, которых он выдал на допросах, повторяли в преувеличенном виде слова Максима о неприличии вотчинного владения для монастырей, о дурной жизни духовенства, бездушной обрядности народного благочестия и проч. Уважая Максима, они единодушно вооружались против «Просветителя» Иосифа. На допросах Башкин проговорился, что его учение похваливали белозерские старцы. Ересь, таким образом, видимо становилась в связь с только что затихшим спором иосифлян и белозерских старцев. Вследствие этого добрались и до этих старцев. Из Кириллова монастыря вызвали на собор жившего там на покое бывшего троицкого игумена Артемия, потом монаха Феодосия Косого. Последний был прежде рабом в Москве, потом, обокрав господина, бежал от него на Белоозеро, постригся там в монахи, принял горячее участие в мнениях белозерских старцев и, развивая их до крайности, зашел в еретичестве еще дальше Башкина. Вместе с ним призваны были в Москву его товарищ Игнатий и несколько других монахов. При тогдашней тревоге за православие можно было легко обвинить человека в ереси за всякий недоуменный вопрос и за всякое слово обличения, например, на суд притянули даже такого святого человека, каков был просветитель лопарей Феодорит, вероятно потому, что он был известен обличениями против дурных монахов. Неудивительно, что когда для участия на соборе против еретиков пригласили Максима Грека, последний очень встревожился, подумал, что и его хотят тоже судить за ересь. Собор на еретиков собрался в 1553 и продолжался в 1554 г.; из актов его сохранился только отрывок — о суде над Артемием Троицким. Артемия обвиняли в том, что он критически относился к «Просветителю», не проклинал жидовствующих, говорил, что православные сами не знают, за что жгли Курицына, в том, что в Воздвижение у царя ел рыбу, не отказывался от нее в посты и в домах разных христолюбцев, во Пскове хотел беседовать с немецкими пасторами и разузнавал об их вере, стало быть — в вере пошатнулся; из его слов об умерших без покаяния «Панихидами и обеднями им не поможешь, оттого они муки не избудут» выводили, что он отрицал силу поминовения усопших; обвиняли его в хуле на акафисты и каноны за то, что он, подобно Максиму, говорил: «Говорят в каноне: Иисусе сладчайший! а как услышат слово Иисусово, — горько становится, что надо его исполнять. В акафисте повторяют: радуйся да радуйся, Чистая! а сами о чистоте не радят; так это говорят, по привычке, а не в правду». Артемий выражал сомнение в самом существовании ереси в его время, Башкина представлял только человеком недоуменных вопросов; это набросило еще большую тень на его православие. Он решительно заявил собору: «Я так не мудрствую, как на меня говорили: то на меня налгали»; но все-таки не мог очистить себя от обвинения в разных вольных и резких словах касательно предметов веры и, кроме того, еще в довольно вольном, не монашеском поведении. Собор определил лишить его сана и сослать на Соловки. Феодорит тоже был заточен в Кириллов монастырь, но скоро был оправдан и освобожден. Башкина с сообщниками разослали по монастырским тюрьмам. Феодосий Косой и Игнатий успели бежать в Литву, женились там и успешно проповедовали свое новое рационалистическое учение, еще более отрицательное, чем учение Башкина, очень близкое к социнианству и состоявшее в исключительном почитании книг одного Ветхого Завета, в отвержении Святой Троицы, Божества Иисуса Христа. Его воплощения, почитания святого креста и икон, почитания святых, церковного предания, творений святых отцов, всей церковной иерархии, таинств, всего христианского богослужения и обрядов и в отрицании повиновения даже всяким вообще земным властям. В Литву же потом бежал и Артемий, но сделался там ревностным защитником православия против протестантства и особенно против Косого и социниан.

Зиновий Отенский.

Ересь Косого вызвала против себя замечательные полемические труды со стороны ученика Максима, инока Зиновия, который жил в Отенском монастыре, заточенный туда в одно время с своим учителем. Писать против еретиков его заставили клирошане старорусского Спасского монастыря, которые приходили к нему за разрешением недоумений, возбужденных в них учением Косого. По вызову их он составил обширное «Истины показание к вопросившим о новом учении», заключавшее в себе полное опровержение ереси и изложение православного учения. После распространения ереси в Литве ему пришлось опять писать против нее — в ответ на письмо к нему каких-то соблазненных ею литовцев. Это второе, менее обширное сочинение его известно под названием «Многословного послания на зломудрие Косого». Защищая современное положение Церкви от нападений еретиков, Зиновий должен был во многом отступить от принципов своего учителя и сблизиться во мнениях с иосифлянами. Он заметил, что указание Максима на пример картезианских монахов унизительно для православных монастырей, что изображение монастырской деморализации у него уже слишком преувеличено, что некоторые и вотчинные монастыри живут очень бедно. «Плакать мне хочется от жалости сердечной… Руки (у монахов этих обителей) скорчены от работы, кожа как воловья, — истрескалась; лица осунулись; ноги и руки посинели и распухли. А имения у них так много, что нищие больше имеют. Обыкновенная пища их — овсяный невеяный хлеб, ржаные колосья толченые и без соли, питье — вода, варево — листья капусты, зелень — свекла и репа, овощи — рябина и калина; а об одежде что уж и говорить?». Это изображение он усиливает контрастом жизни Вассиана, ратовавшего против монастырских вотчин: «Не угодно было ему симоновских блюд кушать — хлеба ржаного, щей, свекольника, каши; молока промоглого и пива монастырского не пил, — с деревень мол идут, а питался блюдами со стола княжеского; пил же нестяжатель романею, бастро, мушкатель, рейнское вино».