Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков

Учение о папском примате (верховенстве) было сформулировано только на Первом Ватиканском Соборе в 1870 году. До этого никакого вероучительного определения не существовало. Тем не менее, разделение между Церквами длилось уже почти 1000 лет.

«Почему возникло представление о первоиерархе? Вовсе не потому, — говорил батюшка, — что западные церковные учителя вдруг впали в какое‑то заблуждение. Или, как некоторые думают, их заело властолюбие. Когда начинают объяснять такие вещи просто грехами, это всегда самое неудачное объяснение. Ведь грехи — категория международная. Можно подумать, что на Востоке не было властолюбцев, — ещё больше было властолюбцев! Именно потому там власть была всегда более деспотичной, неограниченной».

Причину декларации папского верховенства в Церкви отец Александр видел совсем в другом: в том, что в Западном мире в результате нашествия варваров и великого переселения народов были разрушены все социальные структуры, кроме Церкви. Она стала единственным центром, связующим духовно все многообразие населения прежней империи. Но, не имея соперников в лице императоров, церковная власть Рима сама стала напоминать светскую власть.

То, что Ватикан сейчас является самостоятельным государством, по мнению отца Александра, вовсе не означает, будто Папа обуреваем государственной гордыней. Мы должны признать естественным нежелание главы Церкви быть подданным какого‑либо государства. Папы не хотели, чтобы светская власть могла оказывать на них какое‑либо давление и иметь контроль над епископатом.

Из истории России XX в. мы знаем, какое колоссальное влияние на церковную жизнь могут оказывать государственные чиновники, если у них есть возможность назначать епископов и манипулировать ими. Отец Александр ссылался на патриарха Русской Православной Церкви Сергия (управлявшего Церковью с 1925 по 1944 год), который говорил, что «Церковь началась с раздробленных общин. Только во II веке она стала объединяться в епископии. И потом в метрополии. Позднее она начала объединяться в большие патриархата, соответствующие уже целым империям или частям империй. И дальше, ввиду такого процесса централизации, не будет ничего удивительного, если когда‑нибудь Церковь сможет получить единую структуру». Многострадальный патриарх, в полной мере испытавший, что такое вмешательство государства в церковные дела, понимал необходимость сильного и независимого церковного управления.

«Следовательно, — делал заключение отец Александр, — католическую традицию, объединяющую всю Западную Церковь под единым началом, нельзя считать еретической. Более того, если мы признаём, что есть глава или предстоятель Русской Церкви или Грузинской Церкви, то при более едином человечестве, очевидно, может быть глава и общецерковный, и ничего тут антихристианского нет».

По поводу того, что следует считать еретическим, а что нет, отец Александр напоминал, что слово «еретик» обозначает человека, который придерживается некоторого учения, осуждённого Вселенским Собором как несовместимого с христианством. Если же возникает учение, которое не осуждено ещё ни Вселенским Собором, ни вытекающими из его решений постановлениями, ни общей верой Церкви, то это учение (если оно не общепринято) называется теологуменом (богословским мнением).

Смысл второго Ватиканского определения 1870 года относительно Папы сводится к тому, что Папа может авторитетно выступать от лица Церкви, между тем как в Православии от лица Церкви говорит собрание епископов.

Отец Александр призывал православных относиться терпимо и к этому положению Ватикана. Он предупреждал: «…если у Западной Церкви есть точка зрения, что Папа обладает таким авторитетом, а Вселенского Православного Собора, который торжественно провозгласил бы, что это заблуждение, не было, то вопрос этот остаётся вопросом веры».

О прочих вероучительных разногласиях между православными и католиками отец Александр говорил, что разногласия эти являются столкновением двух противоположных человеческих силлогизмов, с помощью которых не понимающие друг друга группы пытаются убедить противную сторону в своей правоте. «Два человеческих силлогизма стоят против друг друга. А на самом деле есть ТАЙНА, которая познаётся только в религиозном опыте».

Так, во всяком случае, обстоит дело с теологуменом о непорочном зачатии Девы Марии (он стал на Западе догматом в 1854 г.), который исповедовал, например, православный святой Дмитрий Ростовский. Все это сфера религиозного опыта, полагал отец Александр, поэтому можно предоставить право верить в непорочность или порочность зачатия Девы Марии в зависимости от того, как человек религиозно ориентирован.

Также он не считал чем‑то страшным или достойным проклятия учение о Филиокве (утверждение, что Дух Святой может исходить от Отца и Сына), ибо это добавление в латинском символе веры существовало задолго до того, как представители Восточной и Западной Церквей стали проклинать друг друга. Да и в Евангелии есть тексты, из которых можно сделать вывод, что Дух исходит и от Сына Божия. «Преподобный Максим Исповедник, — подчёркивал батюшка, — когда ему напоминали, что у латинян символ веры имеет отличия, говорил, что они по своему правы, потому что Дух Божий исходит от Христа, когда Отец посылает Его нам. Слова «от Отца и Сына» надо понимать «от Отца через Сына»». Выражая эту мысль, преподобный Максим говорил, что Господь учит «нас усваивать те блага, которые действительно подаёт один Бог Отец, действуя через Сына — по природе Посредника во Святом Духе» [118]. Также святой Иоанн Дамаскин учил, что Дух Святой «через Сына открывается и раздаётся нам» [119]. Некоторые православные богословы считали эти высказывания признанных святых восточным теологуменом, не имеющим отношения к сути католического учения о Святом Духе. Но в наше время Папа Иоанн Павел II с определённостью высказывается в пользу именно такого толкования Филиокве [120].

Отец Александр предупреждал, что есть богословы, которые видят во всём этом «глубокие догматические ошибки», но ведь Соборов, подтверждающих это, не было! Сам батюшка считал подобные споры бесплодными, а наши притязания узнать внутреннюю жизнь Бога — необоснованными.

«Мы знаем о тайне Божией, которая есть любовь, соединяющая между собой Божественные Ипостаси, но, в основном, Евангелия и Ветхий Завет, и весь изначальный христианский опыт говорят о Боге, обращённом к миру… «Бога не видел никто, — утверждает Евангелист Иоанн, — а явил Его миру Единородный Сын». Таким образом, Бога мы знаем только через Христа».

Возникновение же различных богословских концепций объясняется тем, что людям, особенно с философским уклоном, всегда хочется уйти в глубокую онтологию и начать размышлять о природе Божества. Размышлять об этом можно, полагал батюшка, но считать эти размышления догматами, выражением какого‑то глубинного откровения, скорее всего, нельзя…

Отец Александр постоянно напоминал, что Христос пришёл учить нас не Филиокве, а жизни с Богом, которая даётся причастием к Рожденному, Воплощенному, Распятому и Воскресшему. Его осторожное отношение к богословским спорам вполне согласуется с мнением учителей Православной Церкви. Так, преподобный Феогност писал: «Воздержись от высших созерцаний, если ты не достиг ещё крайнего бесстрастия… помянув о богословии, напоминаю тебе — смотри не простирайся в высоту… ибо не пристало нам воспарять туда, чтобы понапрасну не растерять перьев… Когда же взыщем Бога, тогда, может быть, коснёмся сколько‑нибудь и богословия» [121]. Также и св. Исаак Сирин говорил: «Как мнящегося на всех льва, избегай рассуждений о догматах» [122].

Настало время вспомнить эти предупреждения Учителей Православия и вместо догматических дискуссий искать путь к единству через смиренную молитву, которая одна может дать общий для всех христиан опыт веры. Люди, писавшие о молитвенной жизни, например, отец Жак Лев, или отец Вуайом, или протестанты, использующие в своей практике Иисусову молитву, свидетельствуют, что подлинная встреча с Христом стоит выше догматических разногласий. Господь дал нам единство с Собой, а мы отступаем от Него, замыкаемся в своих национальных и исторических традициях и теряем Его во второстепенных спорах.