Бесстрашные

конопатых первоклашек. Мой страх стал настоящей проблемой. Чтобы пробраться из

своей спальни в кухню, я должен был красться в гибельной близости от волчьих когтей

и клыков, чего мне совсем не хотелось. Не раз я спасался бегством в спальню отца и

будил его. Подобно Иисусу в лодке, папа крепко спал во время бури. Как можно спать в

такую минуту?

Сонно приоткрыв один глаз, он спрашивал:

— Что тебя так напугало?

А я напоминал ему о существовании чудовища.

— А, да-да, вервольф, — ворчал он. Затем вылезал из кровати, облачившись в

сверхчеловеческую смелость, проводил меня долиной смертной тени и наливал стакан

молока. Я смотрел на него с благоговейным изумлением и думал: кто же это?

Не может ли статься, что Бог относится к нашим бурям и потрясениям так же, как

мой отец относился к моему ужасу перед «вервольфом»? «Потом, встав, запретил

ветрам и морю, и сделалась великая тишина» (Мф. 8:26).

Иисус укротил величайшее сотрясение с величайшим спокойствием. Море стало

гладким, как замерзшее озеро, и ученикам осталось только удивляться и говорить:

«...кто это, что и ветры и море повинуются ему?» (Мф. 8:27).

В самом деле, Кто это? Превратить пору урагана в пору сна. Укротить волны одним

словом. И дать умирающему человеку достаточно мужества, чтобы послать своей

семье последний знак любви. Ты отправился в путь, Ди. Ты пережил свою долю

потрясений в жизни, но под конец ты не сдался. И это молитва о том, чтобы и мы не

сдавались.

Жители села Ходульного

2

...Не бойтесь же: вы лучше многих малых птиц. Мф. 10:31

Страх своей ничтожности

Слыхали ль, не слыхали вы —

Хоть люди там обычные

Стоит оно давно,

В домах своих живут

Загадочное диво —

Привычно и неспешно,

Ходульное село.

Но... ходики идут!

9

Как шесть часов приблизится,

Ходулыщики в Ходульном

Бросают все дела —

Не могут без прикрас,

Ходульная потеха

Такую ложь ходульную

У жителей села.

Вы видели не раз.

На площади толпятся,

Ходули выше крыши,

Чтоб выяснить скорей,

Ведь, что ни говори,

Кто выше всех соседей,

«Залезь еще повыше» —

Успешней всех друзей.

Вот правило игры.

Коль ростом ты не вышел —

Играть в нее так весело,

Не стоишь ни гроша.

Но лишь одна беда —

От спеси раздувается

Жить наверху опасно.

Ходульная душа.

Споткнешься — что тогда?

Тем не дали ходулей,

Подпрыгнул, оступился,

Тех в списки не внесли,

Чуть больше накренился —

Тех в спешке не заметили,

И вот уже свалился

Тех просто обнесли...

К народцу Коротышек,

Нижайших из людишек...

И все же им неймется —

Такой они народ.

Вот ты и воротился

Как вечер — насмерть бьются,

Туда, где ты родился.

Чтоб вырваться вперед.

Дела идут все хуже —

А вдруг им кто объявит

Ты никому не нужен,

Из тех, что здесь кричит,

Тебе не помогают,

Из тех, что здесь решает,

Ходули отбирают.

Что к ним благоволит:

«Как вы меня надули,

«Да! ты на вид вполне хорош,

Что отняли ходули!»

Да! ты нам подойдешь!»

Но, впрочем, — не до слов,

И, наклонясь при этом вниз,

Пробило шесть часов.

Протянет вожделенный приз.

Пора в толпу на площадь,

Но это не награда,

Опять туда, скорей!

Не торт и не пирог —

Коль червь тщеславья гложет —

Ходули — вот так странно...

Пора кормить червей.

Какой же от них прок?

Да разве не чудесно,

Устроиться в верхах?

Да разве же не лестно:

Ты — местный олигарх?

Да, вот так оно и есть. Тот самый вопрос. Полноводная Амазонка, из которой

вытекают тысячи страхов. Обладаем ли мы хоть какой-то значимостью? Мы боимся, что

нет. Мы боимся прокуковать свой век в незначительности, в безвестности, в

ничтожности. Боимся затеряться. Боимся, что при сведении общего баланса окажется: мы вообще никак не повлияли на итоговую сумму. Боимся, что получится так: мы

пришли в мир и ушли из него, а никто даже не заметил этого.

Именно поэтому нас так задевает, когда друг забывает позвонить или учительница

не может вспомнить, как нас зовут, или за сделанное нами хвалят нашего начальника, 10

или авиакомпания гонит нас, словно скот, переоформлять билеты на следующий рейс.

Все они подтверждают наши тайные опасения: никому до нас нет дела, потому что мы

того не стоим. По этой причине мы и добиваемся капельки внимания от мужа или жены, похвалы от босса, невзначай ввертываем в разговор имена видных людей, носим на

пальце свой университетский перстень, накачиваем грудь силиконом, украшаем колеса

машины броскими колпаками, носим на зубах брекеты, повязываем шелковый галстук.

Нам нужно встать на какие-то ходули.

Модельеры говорят нам: вы будете выглядеть значительнее, когда наденете наши

джинсы. С нашим-то лейблом на вашей заднице вся ваша заурядность сразу исчезнет. И

мы их слушаемся. И на время переходим из племени Коротышек в Общество

высокопоставленных. Мода спасает нас от ничтожности и незначительности, мы

начинаем что-то собой представлять. Почему? Потому что ухнули ползарплаты на эти

итальянские джинсы.

Но потом — о, ужас! — мода меняется, ее зигзаги выпрямляются, стиль

разворачивается от обтягивающей одежды к мешковатой, от блеклых оттенков к

насыщенным, и нам приходится носить прошлогодние джинсы, чувствуя себя

прошлогодней новостью. С возвращением вас в народец Коротышек!

Может быть, мы сумеем привлечь для борьбы со своей ничтожностью какие-то

внешние ресурсы? Связывая свою личность с чужими гулливерскими достижениями, мы

придаем своей лилипутской жизни значительность. А как еще объяснить наше

увлечение чемпионами и звездами спорта?

Я сам в числе зачарованных — яростный болельщик «Сан-Антонио Спурс». Когда

они играют в баскетбол, это я играю в баскетбол. Когда они забрасывают мяч в

корзину, это я забрасываю мяч в корзину. Когда они побеждают, я кричу вместе с

семнадцатью тысячами других болельщиков: «Мы победили!» Но как мне хватает

нахальства на подобные притязания? Участвовал ли я хоть в одной тренировке?

Помогал ли искать слабые места в игре соперников? Наставлял ли вместе с тренером

игроков и пролил ли хоть каплю пота? Нет. Я бы делал все это, если бы меня попросили.

Но я слишком незначительный, медлительный, старый, неуклюжий.

И все же я цепляю свой фургон к их восходящей звезде. Почему? Потому что это

выделяет меня из плебса. Это мгновенно возвышает меня, облагораживает.

Такие соображения побуждали Томми, моего друга и четвертом классе школы, хранить в банке на ночном столике окурок сигареты, которую выкурил сам Дин

Мартин2. Сладкоголосый Дин Мартин проник в сердца американцев 1960-х годов

благодаря телевидению, радио и ночным клубам. Он делил преходящий статус звезды с

Фрэнком Синатрой и Сэмми Дэвисом-младшим. Мы, простые смертные, могли только

на расстоянии любоваться этими сливками общества. 11о Томми смог и кое-что другое.

Когда Дин Мартин осчастливил наш городишко на западе Техаса своим появлением на

благотворительном турнире по гольфу, Томми с отцом следовали за ним по пятам. И, едва кумир миллионов бросил окурок сигареты, Томми был гут как тут, чтобы схватить

его.

Можно ли забыть минуты, когда мы, друзья Томаса, собирались у него в комнате, чтобы лицезреть этот священный чинарик? Мы воплощали экономический принцип