Монархическая государственность

Потому-то до окончательного торжества христианства, т. е. до подчинения кесаря Богу, власть императоров не могла найти прочных опор своего верховенства. Она была абсолютной, как власть управительная, но по отсутствии твердой идейной опоры для своей верховности, принуждена была уходить вся в развитие материальной силы: сосредоточивать в императоре все отрасли управления, усиливать войско, полицию, бюрократию, вообще все механические и материальные средства власти. Но это делало власть кесарей деспотической, и сверх того отдавало самих кесарей во власть того же военно-бюрократического механизма, посредством которого они властвовали над нацией. Отсюда - чем более императоры впадали в абсолютизм власти, тем менее держались они нравственных элементов, и тем чаще становились возмущения и перевороты. При Диоклетиане, политически доведшем идею императорского абсолютизма до последних пределов, тяжесть власти оказалась уже так велика, что пришлось раздроблять империю между несколькими кесарями и существование ее стало уже не социальным фактом, а вопросом личного искусства правителя. Идея римского абсолютизма перешла в идею восточного самовластительства, в котором все процветание государства и само его существование зависит почти исключительно от того, умный ли и хороший человек захватил власть, или неспособный и своекорыстный.

Эволюция римской государственности

Общая эволюция римской государственности представляет, таким образом картину исправления недостатков демократической Верховной власти посредством различного устройства власти управительной. Республика давала величавое политическое построение, пока нация - senatus populusque - делегировала всю управительную свою власть патрицианской аристократии. Но затем самодержавный народ стал стремиться взять в свои руки, непосредственно, и власть управительную, что привело к длинному периоду междоусобиц и беспорядка, при которых даже узурпация власти кем-либо являлась благодеянием для нации. Из этого кризиса Рим был выведен тем, что управительная власть была снова отнята у народа и перешла не к аристократии уже, а в единоличные руки императора. Первоначально идея Римского цезаризма была совершенно ясна. Император представлял ту же абсолютную власть, какой обладала нация, но пользовался этой властью - по делегации от нации. Таким образом Верховная власть, в сущности, оставалась у senatus populusque. Это выражалось и символом - большей частью простой комедией - избрания императора сенатом и народной аккламацией.

Но сама римская нация уже давно, со времен еще республики, становилась далеко не мирской, не однородной, и на пространствах от Атлантического океана до Евфрата - представляла такой агломерат народностей, верований, миросозерцании, что наконец с понятием о civis Romanus [46] не соединялось понятия ни о какой решительно политической системе. По мере этой утраты единого национального мировоззрения, народная делегация императорской власти становилась все более фиктивной и сознание ее исчезало у самого народа. Император в глазах народа имел уже власть не потому, что был избран или одобрен народом или сенатом, а потому что власть находится в его руках. Власть императорская таким образом становилась самородной самовозникающей, а потому верховной, но вместе с тем и решительно ничем не осмысленной.

Эта власть все более подходила под тип восточного самовластья. Император являлся не как результат действия какой-нибудь ясной, вечной, постоянно действующей силы, а как простой факт успеха, наконец, может быть, как результат действия каких-нибудь мистических сил, но неведомо каких. Император имел абсолютную власть, но цели, ее обязанности, не были уже ничем определены сколько-нибудь ясно.

Такой власти, однако, хотя еще и подчиняются, пока она имеет силу, но ей легко и изменяют, легко подчиняются и другой рядом с ней возникающей силе, ибо ни одна из них не освящена правом. Недолговечность всех государств самовластительского типа известна. Они легко возникают в руках гениального узурпатора, но также легко рассыпаются. Всякое социальное построение держится на основах психологических, и то уважение, которое людям внушает простая сила, как сила, элементарно и наименее надежно. Уважение возрастает по мере того, как сила обнаруживает под собою нравственные мотивы, обязанности, откуда только и является ее право на власть. Но за ослаблением нравственного мотива, сила теряет уважение нации, и по мере того теряет свое притягательное влияние. Процесс распадения, от ослабления этого притягательного влияния власти, обнаружился и в Римской империи, и со времен Диоклетиана - правителя, по личным свойствам очень выдающегося, - стал несомненен. Лишь появление Константина Великого спасло империю, ибо Константин нашел, в условиях своего времени, новый тип Верховной власти, имеющей ясный идеократический элемент. От этого элемента власть снова получила права, получивши обязанности.

Это была идея божественной делегации, идея служения Верховной власти Богу, для чего императору должно было опереться на христианство.

Это было таким глубоким переворотом идеократического элемента Римской империи, что он предшествовавшим императорам мог бы показаться рискованным до безумия.

Прежде однако чем характеризовать этот заключительный кризис римской государственности, необходимо остановиться на смысле самой теократической идеи.

Раздел II.

ТЕОКРАТИЯ ПРЯМАЯ И ДЕЛЕГИРОВАННАЯ

Идея теократии

Переход от римской императорской идеи к византийской государственности сопровождался привнесением идеи теократической к государственной Верховной власти.

Идея теократии не чужда теории государственной науки, но рассматривается ею независимо от религиозных соображений, которые однако единственно осмысливают ее.

Теократия, о которой говорит теория государственного права, означает для него лишь государственное владычество жрецов или духовенства. В этом смысле, теократия не может быть, конечно, признана какой-либо особой формой правления, а должна быть причислена к своеобразному проявлению аристократического начала.

Но теократическая идея получает реальный смысл, если рассматривается на почве веры в действительно существующего Бога. В этом случае она выражает непосредственное управление Бога человеческим обществом, именно Бога, а не какого-либо сословия жрецов, духовенства или священства.

При таком условии у народа, строго говоря, нет государства. Но идея Богоправления может войти в государственность, если явится в форме какой-либо делегации Божественной Верховной власти.

Вечным образчиком теократии в обеих этих формах является израильский народ, как в его родовой период жизни, так и в государственный.

В государственный период теократия явилась властью делегированной царям и в этом смысле идея связи государства с Богом передалась затем христианству, а с ним Риму и всем государствам христианского периода.

История израильской теократии, таким образом, столь ясно связана с христианской государственностью, что на этом предмете должно остановиться подробнее.

В протестантстве очень распространена мысль, будто бы в Библии царская власть не одобряется и составляет, по выражению Библии, "грех перед Господом". У историка вообще точного и беспристрастного, как Шлоссер, прямо говорится, будто бы учреждение царства "резко противоречило законодательству Моисея, по которому главою государства признавался один только Бог". Трудно понять, как повторяют подобные вещи люди, читавшие Библию.

В законодательстве Моисея совершенно ясно и точно предусматривается будущее возникновение царской власти и указываются заранее условия, при которых она может быть законной. Неверно и то, будто бы Бог признавался, во времена Моисея, "главой государства". Никакого государства тогда по закону Моисееву не было учреждено, а была лишь организована нация на родовых началах и с общим Богопочитанием. Господь признавался Владыкой Израиля в нравственном смысле, как союза духовного, т. е. как Церкви.