История Православной Церкви до начала разделения Церквей

Епископ принял его с обычной добротой, и Августин сразу почувствовал над собой его покоряющую силу. По целым часам стоял он в переполненной народом базилике и с наслаждением слушал его слово: вначале приятно было ему слушать потому, что речь была красноречива и увлекательна, и что сам величавый вид Амвросия неотразимо привлекал его к себе; но мало-помалу началось воздействие этой крепкой души на его душу, и он, быть может еще бессознательно, стал веровать в значение того, о чем говорил Амвросий.

Он пожелал быть принятым в число оглашенных. В тихой радости услышала Моника о желании своего сына, — сама же она почти что жила в базилике Амвросия — все молилась и ждала.

В душе Августина совершалась между тем трудная борьба; христианское учение представлялось ему как единый путь к свету и спасению, но с ним боролись страсти, привычки грешной жизни, которые жаль было оставить. "Спаси меня, Господи, но еще не теперь, — взывал он иногда из глубины души, терзаемой и желанием истины, и привязанностью к заблуждениям. Изучение Посланий святого апостола Павла произвело глубокое впечатление на его душу — расширило его сердце, смирило его гордость. Близка уже была заря его новой жизни. — "Слова Твои, Господи, глубоко проникли в сердце мое, — писал он. — Со всех сторон я был как бы осаждаем Тобой; не было уже во мне сомнения насчет жизни вечной, хотя и видел ее только как бы сквозь тусклое стекло, гадательно; я уже понимал, что Ты — единый Источник всего сущего; не осталось во мне другого желания, как утвердиться в Тебе… Но в том, что касается до христианской жизни, я еще колебался; сердце мое не очистилось от старой закваски; я радовался, что обрел Спасителя, что знаю истинный путь, но не решался ступить на этот узкий путь".

Однажды к Августину и к другу его Алипию пришел один соотечественник их, Понтиниан, христианин. Разговаривая с ними, он случайно взял книгу, лежавшую на столе, и с радостным изумлением увидел, что эта книга — Послания апостола Павла; эту книгу он не ожидал найти у Августина. Он стал говорить о Господе, о силе веры; рассказал, как в Египте Антоний, услышав евангельское слово о добровольной нищете, тотчас же оставил все, чтобы отдать себя Богу; далее он стал говорить о множестве людей всех званий, всех состояний, которые, побежденные любовью ко Христу, оставляют мир и, удаляясь в пустыни и монастыри, служат Господу молитвой, лишениями и трудами. Августин был потрясен до глубины души; изменившийся звук голоса, выражение лица — все обличало его душевное волнение. Он вышел в сад; душа его была полна ужаса; так он ненавидел себя за нерешимость отдаться Тому, к Кому призывали его все силы его души. "Чтобы идти к Тебе, Господи, — писал он, — не нужно было ни колесниц, ни кораблей; нужна была только воля; но воля всецелая, твердая, не похожая на те болезненные и колеблющиеся порывы, которые в утомительной борьбе то возвышают душу к небу, то влекут ее к земле".

Утомленный и измученный внутренней борьбой, чувствуя, что в нем поднимается страшная буря, которая должна разразиться слезами, он пал на землю и дал слезам полную волю. "Они лились потоками, и Ты, Господи, принял их, как жертву Тебе угодную, — говорит он. — Я взывал к Тебе: доколе, Господи, доколе гнев Твой на меня? Забудь неправды прежней жизни моей! — Я чувствовал, что эти-то неправды гнетут меня, и повторял мысленно: когда же, Господи? Завтра ли? Послезавтра ли? Почему не сейчас будет конец моему поношению? Пока я это повторял, рыдая и проливая горячие слезы, мне вдруг послышался певучий голос, как бы ребенка или молодой девушки, повторяющий несколько раз: "Возьми, читай! Возьми, читай!" — Я изменился в лице и стал припоминать, нет ли какой игры, в которой дети повторяют этот припев; но ничего подобного я не припомнил и пришел к заключению, что мне повелевается открыть Священное Писание и прочесть то, что представится моим глазам. Так Антоний, как мне рассказывали, услышав в церкви слова: пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах(Мф. 19: 21), — принял их, как повеление Божие. Я встал ипошел к тому месту, где я оставил книгу Посланий. Я взял ее, открыл и прочел глазами следующие слова: не предаваясь ни пированиям и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти; но облекитесь в Господа нашего Иисуса Христа, и попечения о плоти не превращайте в похоти (Рим. 13: 13, 14)".

Далее он не стал читать, да и не нужно было: уже свет озарял мрак его души. Он пошел к матери. Взглянув на него, Моника поняла все: в ответ на ее молитву Господь даровал ей более даже, нежели она дерзала просить — в радости его тихого взгляда она чувствовала, что "сладость любви Божией навсегда вошла в его сердце".

Августин написал Амвросию письмо, в котором изложил всю историю своей жизни и просил дозволения готовиться к принятию Святого Крещения. В тишине уединения, в горах Италии, он в продолжение нескольких месяцев готовил свою душу к переходу в обновленную жизнь. "Тесен дом души моей, чтобы Тебе войти в него; но да будет он расширен Тобой! Он в развалинах, восстанови его. Он сильно оскорбит Твои очи, я знаю это — но кто очистит его, и к кому я воззову, кроме Тебя: очисти меня, о Господи, от тайных моих грехов!" Наконец настало то время, которого он ожидал в трепетном восторге: накануне Пасхи 387 года Августин принял Святое Крещение от руки самого Амвросия.

Облеченный в белые одежды, он воспел торжественный гимн, незадолго перед тем сложенный Амвросием, — "Тебе Бога хвалим", который в то время воспевали и крещаемый, и совершавший крещение. Чудно-таинственное песнопение вызывало в нем благодать слез, навеяло на него тихую радость, в Боге успокоилось сердце его. "Ты сотворил нас, — писал он, — для Тебя Самого: потому и мятется наше сердце, пока не обретет Тебя!"

Вскоре после Крещения Августин с Моникой решили возвратиться на свою родину. Перед отплытием в Африку они провели несколько дней в Остии, на берегу Средиземного моря.

Августин, подобно Василию Великому, любил природу и находил глубокое наслаждение в общении с ее красотами вид моря всегда приводил его в особенный восторг, но никогда еще он не смотрел на мерцающие его волны с таким глубоким чувством, как в тот достопамятный вечер: и ему, и матери его думалось, что это последний вечер пребывания их в Остии. Трогательно оставленное Августином описание этой беседы. Они сидели вдвоем у окна: над ними — темная бездна безоблачного звездного неба; перед ними — сверкающая бездна беспредельного моря, а вокруг — тишина таинственной ночи. Все ее величие отразилось в душе у них обоих неудержимым стремлением к горнему, небесному. Тихо лилась их речь, далеко отступало все земное, близким становилось одно невидимое, и неземная радость, касаясь их, была как бы предчувствием того блаженного часа, в который раздается призывный глас: внидите в радость Господа своего! "Сын мой, — сказала Моника, готовясь расстаться с ним, — я жить хотела, чтобы вымолить тебе истинную радость, — мой Бог даровал мне более, нежели я просила у Него: я вижу тебя Его служителем и знаю, где сокровище твое; теперь я могу умереть радостно". На другой день предположенный отъезд пришлось отложить: Моника занемогла, и через несколько дней ее уже не стало. Она совершила дело свое и показала христианским матерям, как сильны молитвы и слезы матери, как много может слабая женщина, одушевленная верой и любовью!

Августин сознавал, что грешно проливать слезы по этой чистой, блаженной душе, отшедшей в Жизнь; но при мысли, что возле него нет больше той прекрасной жизни, которая с его младенчества охраняла его — он не мог удержать своего плача.

Возвратившись на родину, Августин продал имение свое и раздал деньги, бедным, а сам стал иноком и провел три года в совершенном уединении и в строгих подвигах.

В 395 году он был избран в епископа Иппонского. От Амвросия принял он высокое понятие о епископском сане и о епископской власти, но вследствие мягкости своего характера и нежности душевной не мог осуществить той власти, которую ценил так высоко в учителе своем Амвросии. Августин желал быть учителем бедных. В епископском сане не изменил он обычной простоты своей ни в образе жизни, ни в обращении с людьми. Тридцать пять лет он епископствовал, и во все это время проповедь его была усладой тех бедных, простых жителей Иппонского края, к которым была обращена исключительно. В этой проповеди не было ни высокого красноречия, ни глубоких богословских рассуждений, но было нечто глубоко трогавшее сердца людей, была любовь — и горячее желание наставлять свою паству на добрую христианскую жизнь. Сердце у него было пламенное, и глубокая вера проникала всю жизнь его. Оттого и слово его озарило и укрепило в любви христианской многих, и творения его драгоценны для всех благочестивых христиан, хотя не все богословские его мнения одобряются Церковью.