Иеромонах Тихон. АРХИЕРЕЙ.

— В священниках есть, — убежденно проговорил отец Павел, — но не всякий, надевший рясу, священник. И я, может быть, пока не священник. Я только поставлен во священники. Но теперь я верую, что в мире есть сила Божия и что человек может владеть ею, а потому, стало быть, я буду священником… Да, а вот сидел бы спокойно на прежнем приходе, так и превратился бы в Анемподиста Федоровича, и зельтерскую пил бы, и в Пятигорск пришлось бы ехать. А так как на все это нужны деньги, то и дрался бы со своими прихожанами из–за каждого пятака за требу…

Отец Павел опустил голову и стал смотреть на воду. Вода под взмахами колес парохода бурлила, кипела, вздымалась красивой волной. Волна бежала, резвясь и играя, а с неба солнышко слало ей свои теплые лучи и расцвечивало ее всеми переливами радуги.

Пароход быстро несся вперед, но мысли отца Павла опережали его. Вот он видит уже пристань… Радостный отец Герасим встречает его… Все сначала отправляются к владыке за благословением. Вот добрый, не забывающий свое духовенство и в мелочах жизни, всюду поспевающий владыка. Он ласково поздравляет с приездом, благословляет его семью… А вот, наконец, и Новодуховское. Кругом всё еще только начато… Подбегают «прихожане». Они веселые, ласковые, но… много, много еще надо, чтобы обратить их в «разумное Божье создание»…

Годы тяжелого, упорного труда предстоят впереди.

Но, Боже, как легок и радостен этот труд!

Не все предусмотрел отец Павел в своих забежавших вперед мыслях. На пристани встретил его не один отец Герасим: возле него с каким–то торжественным видом стоял Ерема. В руках он держал большой букет из полевых цветов.

Когда гости сошли на пристань, Ерема, радостно приняв у отца Павла благословение, важно подошел к матушке, вручил ей букет, и, вдруг закрасневшись, и широко улыбаясь, попросил новоприбывшую гостью не отказать в чести, пожаловать к нему в восприемницы.

— Разве? — оживленно спросил отец Павел.

— Вчера… — продолжал улыбаться Ерема. — Бог дочку послал…

Отец Павел и отец Герасим многозначительно переглянулись.

Глава шестнадцатая

— Куда это вы, доктор, так спешите? — обратился отец Владимир к старому приятелю отца Григория, нагнав его на улице.

Доктор шагал в задумчивости, и оклик отца Владимира, видимо, оборвал ему нить каких–то дум. Нетерпеливо пожав руку отцу Владимиру, он полусмущенно–полусердито вскинул на него глаза и вдруг выпалил:

— На миссионерскую беседу!

— Куда? — удивленно переспросил отец Владимир.

— На ваше собеседование со старообрядцами. — Что это с вами случилось? Насколько мне известно, вы, мягко выражаясь, были не особенно большим любителем подобных вещей, — глядя на доктора с улыбкой, заметил отец Владимир.

— Век живи, век учись, батя! — уклончиво ответил доктор, вынимая портсигар и закуривая папиросу.

— Давно это вы так стали философствовать? Что–то не замечал я этого за вами раньше…

— Мало ли чего мы не замечаем. Тычемся носами в миры вселенной, как слепые кутята в пространство, а воображаем, что все знаем.

— А в действительности: «Знаю то, что ничего не знаю»…

— Так–то оно так… Только тяжело сознавать под старость то, что и ты получил эту сократовскую оплеуху человеческому знанию. Ну, пока молод, еще туда–сюда… Пожалуй, даже полезно мучиться этими «проклятыми» вопросами. А когда переболеет человек, остановится на чем–нибудь, составит себе этакое цельное, определенное мировоззрение и заживет в уверенности, что все впереди ясно да гладко, на всякий привет есть готовый ответ, тут уж даже обидно становится, когда кто–нибудь да и вобьет клинышек в твое «цельное» мировоззрение. Поневоле потеряешь душевное равновесие…

— Вам–то кто ж вбил этот клинышек?

— Да ваш владыка…

— Вы были у него? Говорили с ним? Ну что же, убедил он вас в истинности христианства?

— Убедить не убедил, а призадуматься заставил.

— Интересно, чем же он на вас подействовал, при вашем безнадежно скептическом отношении ко всем источникам христианского вероучения…

— Да уж, конечно, не ссылками на Святое Писание.

— А чем же? Данными естествознания? — Не то… не то… На этом нас не поймаешь. Знаем мы эти ваши богословские доказательства «от здравого разума». Строите там свои богословские системы, беря в основу положения, которые могут быть приняты только на веру, и делаете из них выводы, а потом уже, чтобы подтвердить свои выводы, выхватываете подходящие фактики из естественных наук: «Вот, мол, смотрите, и естественные науки этому не противоречат». А что помимо этих фактиков еще говорят науки или здравый разум, о том умалчивают. Нет, у него совсем не то. Говоря со мной, например, он даже и не заикнулся о христианстве. Все про медиков да про медицину, а вышло как–то так, что без христианства людей лечить — все равно, что воду в решето лить…

— Владыка знаток медицины?

— Этого нельзя сказать. Практических знаний у него мало, но он раскрывает, так сказать, философию этой науки… Нет, в самом деле, — доктор досадливо швырнул окурок папиросы, — что дает человечеству наша работа? Лечим, лечим людей, а люди, в общем, становятся все хилее и хилее. Владыка вот предлагает медицине переродить людей, вернуть, например, идиоту разум и сделать его человеком. Хотел было сказать ему, что этого ведь ни он, да и вообще никто пока не может сделать, но задумался… Как хотите, а это Новодуховское, этот босяцкий поселок, невольно заставляет относиться с доверием к его словам. Слово, подтвержденное делом, — могучая сила. Я всегда скептически относился к подобного рода затеям, в особенности после неудавшегося опыта толстовских колоний, в которых и сам принимал одно время горячее участие. Ну, а тут дело говорит само за себя. Я не узнаю прежних ночлежников… Вы знаете, что такое ночлежник? Легче гору сдвинуть, чем заставить ночлежника на один вершок двинуться вперед по пути нравственного совершенствования, выражаясь богословским языком. А он двинул… Если из ночлежника сделал гражданина, то поневоле начнешь верить, что и человека можно превратить в какое–то высшее существо… Тут есть над чем задуматься.

— Понимаю теперь, друже, почему это у вас появился интерес к миссионерским беседам.

— Ничего вы не понимаете. Миссионерские беседы тут ни при чем. Не словопрения же ваши иду я слушать… Узнал случайно, что на этом собеседовании будет владыка. Ну и взял меня интерес послушать, что он будет говорить нашим старообрядцам. Не про сугубую же аллилуйю будет спорить с ними…

— Да… но «философию медицины» раскрывать перед ними тоже бесполезно, потому что для старообрядца «сугубая аллилуйя» поважнее ваших наук…

— Ну, это на словах только так, а на деле и старообрядец, как заболит у него живот, бежит сломя голову к доктору, забыв про аллилуйю или спрятав ее на закуску миссионеру.

— Направо держите, доктор, зал для собеседований на этой улице…

— Смотрите же, не ударьте лицом в грязь, — говорил профессор, обращаясь к молодому миссионеру, которому предстояло выступить на беседу, имея в резерве своего наставника, — главное — не волнуйтесь. Полнейшее самообладание и спокойствие. В случае чего, ведь я вас выручу…

— Я не потому, Павел Иванович! В своих познаниях я уверен. Но все–таки невольно приходишь в смущение, когда чувствуешь, что на тебя смотрит толпа.

— Это пустяк. Это пройдет, как только заговорите. Книги все у вас? Большой, Малый катехизис, Кормчая…

— Здесь, здесь, Павел Иванович! Все захватил. Выступим, так сказать, во всеоружии. Кроме того, его преосвященство тоже, по всей вероятности, примет участие в прениях.

— Ну, на владыку–то много надежи не возлагайте. Он ведь не специалист по расколу. Что касается лично меня, то я предпочел бы на вашем месте вести беседу в отсутствие архиереев. Народ они, большею частью, малосведущий по этой части, а соваться любят. Иной сболтнет что–нибудь, не подумав, а миссионер потом отдувайся: и истину защищай, и владыку выгораживай, как вот все равно с этими несчастными соборными клятвами. Самый трудный пункт миссионерской защиты. А между тем давно бы надо было попросту сказать: «Сглупили, мол, святые–то отцы, поторопились наложить клятвы, не разобрав как следует дела»… Нет уж… ведите беседу сами и даже постарайтесь не дать возможности владыке вмешаться. Так–то будет понадежнее… Да, а публики сегодня много; собеседование обещает быть торжественным, — продолжал профессор, окидывая зал довольным взглядом.