Апологетик

(6) Но секту ненавидят, конечно, за имя Основателя ее. Но что в том нового, если какая либо секта берет имя для своих последователей от имени своего основателя?

Не называются ли философы по своим основателям платониками, эпикурейцами, пифагорейцами? Не называются ли также они от мест своих собраний и школ стоиками и академиками? Равным образом медики не получили ли своего имени от Еразистрата, а грамматики — от Аристарха, а повара — от Апиция?

(7) Однако никого не ненавидят за имя, перешедшее вместе с учением учителя и на учеников. Конечно, если кто доказал бы, что Основатель худ и секта худа, тот доказал бы, что и имя худо, достойно ненависти за виновность секты и Основателя. Поэтому следовало бы прежде, чем ненавидеть имя, узнать секту по Основателю или Основателя по секте.

(8) Но так как вы пренебрегли следствием и познанием того и другого, то у вас остается одно только имя, против него только одного идет война, один только простой звук осуждает и неизвестную секту и неизвестного Основателя, потому что эти последние только называются, а не изобличаются.

4

(1) Итак, сделав как бы предисловие для порицания несправедливости общественной ненависти к нам, начну уж защищать дело невинное, и не только отвергну то, в чем нас обвиняют, но и обращу это на самих обвинителей, чтобы отсюда люди знали, что христиане не имеют того, что, как им известно, есть у них самих, и чтобы они устыдились, обвиняя, не говорю, худшие — лучших, но по крайней мере равные — равных себе.

(2) Мы будем отвечать отдельно на все то, что, как говорят, мы делаем тайно, но что, как мы знаем, совершают явно те самые, которые нас считают злодеями, лжецами, людьми, достойными осуждения посмеяния. Когда наша истина дает отказ всему, то против нее наконец выставляется авторитет законов.

(3) Говорят: после законов не должно делать рассуждений; хочешь, не хочешь, а повиновение им должно предпочитать самой истине. Поэтому я с вами, как хранителями законов, вступлю в прения о законах.

(4) Во-первых, какое жестокое постановление вы делаете, говоря: вам не позволяется быть. И это вы предписываете без всякого гуманного рассуждения; вы объявляете насилие и несправедливую тиранию, если утверждаете, что нам не дозволено быть потому, что так вам угодно, а не потому, что того требует долг.

(5) Если вы не хотите дозволять потому, что не должно дозволять, то, без сомнения, не должно дозволять то, что худо, и, конечно, этим самым предполагается, что должно дозволять то, что хорошо. Если я найду, что то хорошо, что закон твой запретил, то может ли он по тому предварительному рассуждению запрещать мне то, что он в праве был бы запретить, если бы оно было зло. Если твой закон впал в заблуждение, то, полагаю, он принят от человека, а не произошел конечно от Бога.

(6) Удивляетесь ли вы или тому, что человек мог ошибиться, составляя законы, пли тому, что он поправил свою ошибку, отвергая их? Ибо законы и самого Ликурга, исправленные лакедемонянами, не принесли ли издателю их столько скорби, что он осудил себя самого на голодную смерть в уединении.

(7) Да и вы, благодаря опыту, освещающему мрак древности, не изменяете ли и не отменяете ли ежедневно древние и негодные законы новыми рескриптами и эдиктами императоров?

(8) Север, консервативнейший император, не изменил ли недавно пустейшие Папиевы законы, которые повелевали рождать прежде, чем законы Юлиевы — вступать в брак, не смотря на древность этих законов?

(9) Были некогда законы, по которым осужденные должники разрубались на части своими кредиторами. Но такие жестокие законы по общему согласию отменены, и смертная казнь заменена позорным знаком.

Употреблявшееся объявление об аукционной продаже имущества хотело скорее подлить крови в человека, чем вылить ее из него.

(10) Сколько у вас доселе есть таких законов, которые должно исправить? Законы делает неприкосновенными не число лет, не авторитет их издателей, а одна только справедливость Поэтому когда делается известною их несправедливость, то они по заслугам осуждаются, хотя и сами осуждают. Как мы называем законы несправедливыми?

(11)Если они наказывают за одно только имя, то мы называем их не только несправедливыми, но даже глупыми. Если же наказывают дела, то почему наказывают дела на основании одного только имени. У других наказывают дела после доказательства их виновности, а не на основании одного только имени? Я кровосмешник; почему не производят следствие надо мною. Я детоубийца; почему меня не подвергают пыткам. Я допускаю нечто против богов, против императоров; почему не выслушивают меня, который имеет, чем защититься?

(12) Никакой закон не запрещает расследовать то, что запрещает делать; ибо ни судья не может наказывать справедливо, если не узнает, что сделано то, что не дозволено делать, ни гражданин не может верно повиноваться закону, если не знает того, что закон наказывает.

(13) Никакой закон не обязан одному только себе сознанием своей справедливости, но он обязан этим и тем, от кого ожидает повиновения. Но тот закон подозрителен, который не желает, чтобы его критиковали. Если же закон господствует без критики, то он произволен.

5

(1)Чтобы сказать что-либо о происхождении такого рода законов, то было древнее постановление, по которому никакой император не мог включать в сонм богов никого без соизволения на то сената. Эго знает М. Эмилий по делу своего бога Албурна. В пользу нашу говорит и то, что у вас Божество зависит от человеческого произвола.

Если Бог не угоден будет человеку, то не быть Ему богом. Человек уж должен оказывать милость Богу.

(2) Поэтому Тиберий, во время которого имя христианское появилось в мир, донес сенату то, что сообщено ему было из Сирийской Палестины, именно, что там открыли истинного Бога, с выражением своего мнения. Но сенат не принял его мнения, так как сам предварительно не исследовал дела. Император же остался при своем мнении и грозил обвинителям христиан наказанием.

(3) Раскройте свои комментарии и там вы найдете, что Нерон первый свирепствовал с своим императорским мечем против этой секты, которая распространялась в особенности в Риме. Но такой виновник нашего гонения доставляет нам даже славу; ибо кто знает его, тот может понять, что он ничего не преследовал, кроме великого блага.

(4) Преследовал нас и Домициан, часть Нерона по жестокости. Но так как в Домициане еще было нечто человеческое, то он скоро прекратил то, что начал, возвративши даже тех, которых отправил в ссылку. Таковы всегда наши преследователи, люди несправедливые, нечестивые, опозоренные, которых и сами вы, обыкновенно, осуждаете и осужденных которыми оправдываете.

(5) Но из стольких императоров, следующих за ними до настоящего включительно, знающих предметы божественные и человеческие, укажите хоть одного, который гнал бы христиан.

(6) А мы напротив Марка Аврелия, серьезнейшего императора, объявляем покровителем их, если найдено будет то письмо его, в котором он свидетельствует, что жажда германского войска его была утолена дождем, испрошенным молитвами воинов христианских. Хотя он прямо не отменил наказаний христиан, однако на самом деле некоторым образом устранил их, определив обвинителям их осуждение даже тягчайшее.

(7) Каковы поэтому те законы, которыми пользуются против нас люди только нечестивые, несправедливые, развращенные, жестокие, низкие, безумные?

Эти законы обошел отчасти Траян, запретив разыскивать христиан. Этими законами не пользовался ни Адриан, хотя он старался узнать все таинственное, ни Веспасиан, хотя он завоевал иудеев, ни Пий, ни Вер.

(8) Конечно, должно полагать, что худшие люди должны быть истребляемы скорее лучшими людьми, как противниками своими, чем своими сообщниками, то есть, худшими.