Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков
Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков читать книгу онлайн
О пастырском служении известного протоиерея отца Александра Меня рассказывает его ученик и духовный сын, близко знавший священника с середины 70–х годов и вплоть до трагической кончины о. Александра в сентябре 1990 г.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Для тех русских, в чьём сознании Царство Небесное подменялось могуществом земным, мессианско–эсхатологическая идея инока Филофея («Москва — Третий Рим») представлялась, по мысли отца Александра, проявлением мощи государства, сложившегося как Московское царство, потом как империя и наконец как Третий Интернационал.
Интересны размышления отца Александра о «многоголовой гидре империи». Россия в XX веке являет нам образ такого чудовища со все новыми и новыми головами. Одна голова — императоры, затем — образы Ленина и Сталина. (Скачок из имперского православия в имперский коммунизм был удивительно прост). В наше время, после того, как эти головы были отрублены, власть пытается опять отрастить что‑то подобное и привлекает к этому Церковь…
Но когда Государство вступает в союз с Церковью, из неё постепенно уходит дар смирения и бедности. Еще Данте осознавал этот соблазн. В «Божественной комедии» он рассказывает, как Церковь («пернатая колесница») превращается в апокалиптического зверя из‑за «дара Константина» — дара богатства. Великий итальянский поэт писал о Католической Церкви, но точно такие же соблазны были и на Востоке. Данте был убеждён, что Бог истребит Церковь, прелюбодействующую с Государством, также, как и Государство (императора), которое совращает её (осуществление этого пророчества мы видели на примере Октябрьской революции).
Катастрофа Церкви в XX столетии была закономерной, но подготовлена она была не в XIX веке и даже не в во времена Петровских реформ. Ее истоки надо искать в первой половине XVI века, когда церковные иерархи совершили предательство по отношению к делу евангелизации, только начинавшейся при Ниле Сорском (его не зря называли «интеллигентным старцем»).
Г. Федотов считал роковой гранью происшедший тогда разгром заволжских скитов, ибо с ними, по его мнению, угасло мистическое в русском иночестве. И дальше «среди (непосредственных — А. Е.) учеников преп. Иосифа Волоцкого (врага преподобного Нила) мы видим много иерархов, но ни одного святого» [4]. Недаром отец Александр называл далёкого от Священного Писания Иосифа, преследовавшего инакомыслящих, типичным идеологом правящего класса. «Очень печально, — говорил он, — что монашество в России стало служить именно этому направлению».
Со временем государственное православие вытеснило евангельскую духовность «нестяжателей» (учеников святого Нила) Домостроем, внешней атрибутикой церковномонастырского богослужения и «преданием старцев». Тем самым была подведена мина под все будущее Церкви в России. Аксаков писал про последователей Иосифа Волоцкого: «Они жандармы и квартальные надзиратели, эти стражи нашего русского душеспасения, хранители догматов Русской Православной Церкви, блюстители и руководители русской совести» [5].
В XVII веке уже было такое развитие монастырей, что «их надо было закрыть, — говорил отец Александр, — потому что они превратились в феодалов, владевших сотнями душ крепостных, живших чужим трудом, и это происходило достаточно долго, так что Господь Бог не мог уже терпеть».
Позже «вместо духовного авторитета господствовал бюрократизм чиновников Святейшего Синода, санкционировавшего насилие в делах веры. И это засвидетельствовано уголовным уложением государства Российского, требующим лишения гражданских прав, ссылки и тюрьмы для каждого, кто отпадал от господствующей Церкви» [6]. Унижение христианства в царской России, по словам батюшки, дошло до того, что священники во время пугачёвского восстания поддерживали Пугачева. И в XIX веке, по свидетельству Н. Лескова, к простым священникам власть продолжала относиться также отвратительно. Немногочисленные таланты гибли в этих ужасных условиях.
Таким образом, истоки нехристианского отношения к личности уходят далеко в историю русского самодержавия, долгого закабаления народа при крепостном строе, в беспредел «дедовщины», творившейся в дореволюционных семинариях и духовных училищах.
Историю Церкви чаще всего рассматривают как историю борьбы с ересями. Но отец Александр предлагал иное видение: для него история Церкви — это история её святости, а история святости — это история евангелизации народов.
Ей всегда противостояли те деятели, которые пытались затормозить движение Слова Божия — сжигали переводы, арестовывали библеистов, разгоняли библейские общества. Нетерпимостью и узостью отличались также церковные чиновники, которые сопротивлялись появлению новых переводов Священного Писания.
Но именно Библия стала первой книгой в истории, переведённой на иностранный язык! Тем самым всеобщий характер Слова Божия был предопределён уже в III веке до нашей эры, когда во времена правления Птоломея II Филодельфа было решено осуществить перевод священных книг Библии на греческий язык.
Этот труд, совершенный в Александрии, сделал Слово Божие доступным всему миру. Уже не только иудеи Палестины, но и те, кто жил в рассеянии, могли прочитать Библию. С этого времени провозвестие Откровения окончательно стало явлением Вселенского порядка. Ибо максимализм этого Откровения не позволяет мириться с победой Божьей правды только в отдельной стране, в отдельной национальной Церкви. Бог хочет торжества правды во всемирном масштабе. И именно Библия открывает нам универсалистский пафос христианства.
Из‑за отсутствия русского перевода простые люди в России вообще не знали Евангелия, а аристократия могла читать его только на иностранных языках. Редкие священники, которые пытались хоть как‑то приспособить Слово Божие к жизни, к современности, рисковали быть отлучёнными от сана. А потребность в таком образовании была огромной. Недаром святитель Тихон Задонский ставил своей целью заново проповедовать Евангелие. Он убедился, что даже священники не знали Слово Божие и богослужение совершали, часто не понимая, что делают. Тем более миряне пребывали в страшном невежестве.
В одном из писем Владимир Соловьев писал: «Мы не можем думать без глубокой скорби о тех условиях, которые делают науку Ветхого и Нового Завета совершенно недоступною для русского читателя, поддерживая равнодушие, невежество и дилетантизм в этой важнейшей отрасли знания…» [7]. Великий философ считал, что вера должна явиться в обществе «во всеоружии, воспользоваться всеми умственными научными приобретениями культурного человечества» [8].
Однако приобщение образованных людей к Церкви началось в России слишком поздно. Первый обмен мнениями между просвещённой интеллигенцией и представителями Церкви состоялся лишь в самом начале XX века, в кружке, организованном семьёй Мережковских. Хотя основание диалогу и было положено, члены этого кружка не являлись, как правило, воцерковленными христианами и вели разговор с церковнослужителями как бы снаружи, оппонируя им (возможно, поэтому дискуссии завязли во второстепенном).
Это было следствием того, что в XIX веке «разрыв между передовой частью общества и Церковью принял непримиримые формы» [9]. Русская интеллигенция в большинстве своём видела в Церкви не оплот просвещения и духовности, а врага — воплощение косности, имперского авторитаризма, социального индифферентизма.
И действительно, в Церкви по–прежнему торжествовала спиритуалистическая оторванность от мирских проблем в сочетании с полуязыческим бытовым культом. В ней практически не было места настоящей молитве и необходимых людям мистических переживаний. Отсутствовала и настоящая проповедь о Христе, которая предполагает наличие подлинного духовного опыта у пастырей–проповедников.
Это византийство, пропитанное ересью монофизитства и унаследованное русским православием, было в принципе, по словам В. Соловьева, противно христианскому прогрессу. Оно «желало свести религию к догматической формуле и литургическому обряду, скрывало антихристианство под личиной Православия. Такое византийство должно было в своём нравственном бессилии погибнуть под напором открытого и честного антихристианства и ислама» [10].