Труды

Есть другие молитвы, которые говорят о вере. Я не знаю, читали ли вы пророка Иеремию. У него есть целый ряд молитв, которые наполнены такой теплотой, такой интимностью (напр., Иер 20:7-18; 32:17-25). Он не говорит с Богом как с Существом далеким, а как с самым близким, дорогим, с кем можно поделиться всем, что есть на душе.

Но мы не можем, когда молимся, взять молитвы, написанные целым рядом святых, притом читая их в переводе, от которого часто если не меняется, то тускнеет их смысл, и произносить их совершенно естественно, как крик собственной души. С другой стороны, когда мы участвуем в богослужении, мы находимся перед лицом молитв, которые вся Вселенская Православная Церковь признала как собственный голос или в которых выражается голос Божий, прозвучавший в душах целых поколений людей. И вот когда мы молимся, будь то в частной или общественной молитве, словами святых, мы можем – приведу сравнение – к ним подходить так же, как к стихам великих русских или иностранных поэтов. То, что они пишут, глубже, просторнее, трагичнее или светлее того, что мы сумели бы сами сказать, потому что мы не способны в себе найти это и выразить.

Когда речь идет о богослужении, то не только слова святых, но и весь контекст действия, который мы видим, показывает, как разверзается перед нашими глазами Божественное промышление. Есть моменты, когда молится Церковь, то есть мы все, есть моменты, когда дьякон произносит молитвы от нашего имени, но так, как мы, может, сами не смогли бы их произнести, не посмели бы, не сумели бы. Есть моменты, когда богослужение передается от священника в руки Самого Господа. Есть момент в Литургии, когда священник читает тайную молитву несколько ранее освящения Святых Даров, где говорится: Ты, Господи, и Приносящий, и Приносимый, и Приемлющий, и Раздающий эти Святые Дары {265}. Это момент, когда мы знаем: то, что совершается, совершает не священник, не епископ, даже не вся Церковь в совокупности, а Сам Христос и Дух Святой. Как говорится в молитве перед освящением Святых Даров, освяти нас и Святые Дары сии {266}: это молитва, обращенная к Святому Духу. Мы можем только безмолвствовать, потому что нам говорить нечего в тот момент, когда все совершается силой Божией, присутствием Самого Бога, действием Христа и Духа.

И поэтому когда мы находимся в храме на богослужении, мы знаем, что являемся частью чего-то бесконечно большего, нежели мы сами, что даже молитвы, которые были составлены святыми, превосходят наш опыт. Как же нам относиться к этому? Неужели мы должны изо всех сил стараться воображением как бы, фантазией стать едиными с этими словами? Нет, этого сделать нельзя, так же как нельзя, когда человека не любишь, ему сказать о своей любви. Но мы можем относиться и к молитвам святых, которые читаем в частном порядке, и к богослужебным молитвам так, как (если возможно такое сравнение) соучаствуем в музыке великих композиторов. Мы ее слушаем с полной открытостью сердца, ума, чувствительности нашей, мы воспринимаем ее в той мере, в какой сами уже созрели, в той мере, в какой в нас уже дрожат струны, которых касается эта музыка. Но конечно, каждый раз мы приобщаемся тому, что слышим, в разной мере: в один день глубоко переживаем нечто, а в другой раз, когда хотим вернуться к этому переживанию, та же самая музыка или те же самые слова не вызывают никакого отклика в нашей душе, в этот момент наша душа не на это отзывается. Есть нечто другое, вероятно, на что она отзовется, но не это. И стараться искусственно пережить в другой раз, заново то, что было пережито с большой глубиной, мы не должны – мы должны быть готовы пережить то, что сейчас переживается.

У нас есть прихожанка, сейчас ей за шестьдесят лет. Она дочь смешанного брака, дома употреблялся английский язык, и она всегда чувствовала, что что-то в ней мертво. Когда мы начали в нашей приходской школе учить детей не только Закону Божию и тому, что мы называли «родиноведение», то есть литературе, истории и так далее, но и стали их учить пению, причем не церковному, а народному, она как-то ко мне подошла (ей было тогда лет десять-двенадцать) и сказала: «С тех пор как мы поем песни на русском языке, какие-то струны, которые во мне спали, зазвенели, и я чувствую, что начинаю оживать». Подумайте: когда мы находимся на богослужении, каким образом до нас доходит то, что там сокрыто? С одной стороны, через слова, которые раскрывают перед нами опыт всей Церкви, выраженный совокупностью множества святых, с другой – через музыку, которая эти слова доносит до нас, пение церковное. И мы можем пережить то и другое. Вы наверно знаете, что просто слова не всегда доносят до нас понимание вещей, но в поэзии, в музыке они вдруг получают особенную глубину. Это можно увидеть очень легко, если взять, например, стихотворение, которое до нашей души дошло, нас тронуло глубоко, на которое отзывается вся душа, и прочесть его в переводе. Оказывается, что в переводе оно до нас не доходит. Слова те же, да, но для того чтобы дошли до нас эти слова или образы, нужно их облечь в плоть, вернуть им значение и смысл, который они имеют на родном языке. Это зависит и от сочетания слов, и от созвучий. Мне вспоминается одно стихотворение Огарёва:

Если перевести эти слова, такие простые, на иностранный язык, останется только костяк, скелет, плоти не будет. Поэтому в нашем богослужении есть проблема для нас. Мы должны врасти в язык, на котором эти молитвы до нас доходят. Большей частью они не были написаны на том языке, на котором мы их читаем. Литургия Василия Великого, Иоанна Златоустого, Иакова, брата Господня {268}, все они были написаны на греческом языке, и каждое слово звучало глубоко и осмысленно под пером или на устах тех, кто их составлял. Нам, русским, посчастливилось, что те переводчики, которые нам оставили их на славянском языке, были глубоко вкоренены и в греческий язык. Они не только переводили слова, они переводили смысл слов. Они не обращались просто к словарю в поисках точного перевода, они часто передавали нам смысл тех или других молитвенных обращений, но на языке, который для нас понятен и близок. И вот когда мы употребляем молитвы святых, будь то в богослужении, будь то в частном порядке, мы должны углубиться в смысл этих слов. Как я уже много раз говорил, каждая молитва нам говорит о том, как данный святой или совокупность святых, составляющих Церковь, понимали Бога, что они знали о Боге, как они к Нему подходили, говорит о том, как данный человек переживал молитвенно себя самого, когда стоял перед Богом – не перед людьми и даже не перед собой. Потому что перед собой мы часто лжем или приукрашиваем действительность, мы не хотим себя видеть такими, какими нас видит Бог, – до момента, когда вдруг нас охватывает величие Божие и ужас перед тем, как мы недостойны Его. Тогда мы начнем эти молитвенные слова произносить покаянно, сердцем сокрушенным и смиренным (Пс 50:19). И с другой стороны, потому что молитвы святых всегда обращены не только на Бога, говорят не только о своем составителе, но обращены на мир, мы видим, каким этот мир видели святые, как они его переживали, что он представлял для них. Порой он представлял для них соблазн, порой страх и ужас, порой – отражение изумительной красоты Божией, вложенной в Его творение. И мы должны научиться через молитвы святых видеть вещи так, как они их видели, переживали и понимали.