Сборник статей

Главный недостаток подобного «христианства без креста», как метко именуют подобные попытки, состоит не столько в приближении к этой менее требовательной религии, сколько в выхолащивании из новых учений специфически еврейского содержания. Большинство предлагаемых ныне определений еврейства настолько общи, что ничего национального в себе не содержат; тем более (а может быть, именно поэтому) они неспособны служить «светочем для гоев». Все эти клише последнего времени типа «превратить пустыню в цветущий сад», «построить общество социальной справедливости» и «освобождение народов», даже если их объединить единой формулой, все равно недостаточны, чтобы образовать нечто сугубо еврейское.

Такова с давних времен судьба всех подобных попыток. Замена всех заповедей на одну лишь «люби ближнего», несомненно, придает ей некую пикантность, но в отрыве от всех прочих она становится настолько размытой, что теряет всякий смысл.

Если судить только по результатам, к которым приводят подобные «общие» определения сути еврейства, можно подумать, что оно вообще не имеет уникального характера. На самом же деле они уводят в сторону от еврейского содержания, которое представляется тем, кто предлагает эти формулы как основу своей идеологии, чем-то ограниченным и даже пугающим. И поскольку весь смысл их поисков сводится к тому, чтобы избежать всяких национальных особенностей в определениях, последние в принципе не могут содержать в себе какой-либо конкретный смысл.

Вывод из всего сказанного весьма прост, хотя и может кому-то показаться странным: чтобы стать универсальным, определение сути еврейства непременно должно включать в себя однозначное указание на его специфику, то есть на отличие еврея от «человека вообще». Ведь тот, кто, к примеру, определяет еврейство как общность, основанную на исполнении заповедей, уже может не добавлять, что речь идет об иудаизме. И это именно то, чего не хватает «обобщающим» определениям: примечания «при условии, что речь идет о евреях». Как бы ни определять еврейство — как некую идею, образ жизни и тому подобное, — формулировка станет верной лишь настолько, насколько при этом будут подчеркнуты специфически еврейские особенности.

Поэтому принадлежность человека к еврейскому народу определяется иначе, чем принадлежность людей к другим народам (по рождению, вере и другим признакам), — а это означает, что искомая формула должна включать в себя четкую констатацию специфики национальной связи евреев между собой — связи, существовавшей во всех поколениях.

Что именно создает эту специфически еврейскую связь — вопрос непростой. Мы уже отмечали, что евреев нельзя считать народом, руководствуясь общепринятыми критериями. Начиная с разрушения Второго Храма, а возможно, и раньше, большинство евреев не живут в одной стране, не имеют общей государственности. Даже еврейская история Эрец-Исраэль при всей ее национальной значимости — всего лишь история небольшой группы евреев на Святой земле. И все же внутренняя связь между ними и их собратьями в диаспоре не прекращалась никогда, и природа этой связи загадочна. И хотя еще Аман говорил: «…Есть один народ, рассеянный среди народов и обособленный, и законы у него иные, чем у всех народов…» (Книга Эстер, 3:8), — ни он, ни кто бы то ни было другой не понимал сущность этого народа.

Определения особой связи между евреями как конфессиональной и самого еврейства как религиозной общности явно недостаточно. Да, иудаизм — религия сынов еврейского народа, однако не каждый из них исповедует ее, а посему определение еврейства только в религиозных терминах никак не разъясняет его специфику.

Существует, однако, такое понимание этой специфической связи, которое справедливо по отношению ко всей еврейской истории и остается таковым и по сей день, Оно было выработано самими евреями задолго до всех попыток «минимизировать» суть Торы. Согласно ему народ Израиля — не народ в обычном смысле этого слова, а некая группа людей, связанных родством, — семья.

«Бейт-Яаков», «Бейт-Исраэль» («Дом Яакова», «Дом Израиля») — распространенные самоназвания нашего народа, и все они утверждают наличие этой связи между нами, существующей изначально и пронизывающей всю нашу жизнь: неистребимое ощущение родства.

Принадлежность человека к еврейству определяется не только генетическими, культурными или эмоциональными факторами, как у других народов. Она не определяется и местом рождения. Членство в семье не добровольно, ее не выбирают. Человек может не симпатизировать другим ее членам, даже действовать во вред им — но одного он не волен сделать: разорвать свою сущностную связь с ними, избавиться от ощущения принадлежности к ним.

Это, кстати, разъясняет, почему Израиль, несмотря на все грехи, тем не менее, остается Израилем, — ведь принадлежность к «Бейт-Исраэль» просто не может быть отменена. В сущности, иудаизм не может быть определен как религия в обычном понимании — то есть как набор универсальных истин, несущих человечеству «благую весть». Это не означает, конечно, что иудаизм не обладает универсальными ценностями, однако по сути своей он является все же не более чем способом жизни «Бейт-Исраэль», своего рода кодексом поведения семьи Яакова, и только ее. Иудаизм не является религией, которая досталась евреям случайно, — он был предназначен для них. Из этого понятно, почему евреям всегда было чуждо миссионерство, в чем нет ничего от высокомерия или сепаратизма; это — жизненная позиция, выработанная в семье, живущей по своим законам и обычаям. Прозелитизм подобен вхождению после замужества молодой жены в дом супруга. Соответственно этому и отношение евреев к принявшим иудаизм сродни отношению семьи к присоединившимся к ней чужакам: любовь к ним сочетается на первых порах с понятной настороженностью.

Определение связи, объединяющей народ Израиля, как семейной, а не национальной, принципиально: семейные узы отличаются от всех других видов связи между людьми, кроме всего прочего, своей эмоциональностью. Ощущение родственности — первое и, пожалуй, самое фундаментальное из человеческих чувств. Оно древнее не только национальной, но и племенной связи. Семейные узы примитивны и, в сущности, иррациональны, ибо основаны не на идеологии, а на неуловимом и экзистенциальном ощущении общей принадлежности. И поскольку последняя изначальна и нерациональна, она не может быть отменена по воле самого человека.

Тот факт, что евреи чувствуют свою привязанность к своему еврейству именно как неустранимую принадлежность к некой семье, подтверждается омерзение, которое испытывает всякий еврей, даже атеист, к выкресту. Такое же чувство возникает у членов семьи по отношению к тому, кто предает и покидает ее. Они не воспринимают такой уход как свершившийся факт, ибо из семьи по-настоящему выйти нельзя, тем не менее само намерение сделать это вызывает у них отвращение.

Итак, «Бейт-Исраэль», «Бейт-Яаков» — это действительно семья, но не в биологическом, а в метафизическом значении этого слова. Это общность, подобная семейной в главной ее особенности: нерасторжимом ощущении принадлежности к ней, которым обладает каждый еврей. В то же время это общность особая, специфическая. В чем же состоит суть этой семейственности?

Понять это поможет нам осмысление природы прозелитизма, ибо в отличие от того, кому иудаизм достался в наследство, тот, кто проходит гиюр, присоединяется к народу Израиля сознательно, усыновляется или удочеряется семьей, и при этом характер существующих в ней связей становится очевидным. Есть некоторое число законов, отделяющих прозелитов от остальных евреев, однако они являются лишь внутрисемейными перегородками, подобными тем, которые отделяют потомков Аhарона-первосвященника от других членов семьи. Возникает вопрос, как когда и каким образом принявший иудаизм становится частью дома Израиля. В наших святых книгах сказано, что «принявший еврейство подобен только что родившемуся младенцу» и поэтому считается свободным от всех прошлых семейных связей. Став евреем, человек, вне всякой связи со своей расовой и национальной принадлежностью, теряет биологическую связь со своей прежней семьей. Необходимым условием для прохождения гиюра, без которого он не имеет реальной силы, является желание присоединиться к дому Израиля на любых условиях. Семья усыновляет прозелита не благодаря его условному приобщению к ее праотцам (хотя он — «сын Авраhама, отца нашего», он не считается в том же смысле сыном Яакова), а потому, что он хочет принять на себя ее законы и традиции, предписанные иудаизмом.