Средняя степень небытия (СИ)

В тумане испарений, поднимавшихся от воды и расползавшихся в обе стороны тротуаров, маячили фигуры сообщников. С поднятыми воротниками, в тёмных застёгнутых до горла пальто, серых шляпах, они проявлялись из белёсо-молочной мглы и вновь растворялись в ней. Каждый из сообщников под пальто, подмышкой, в свёртке, в руках прижал точно такую же бомбу, что сжимала через карман Софья. Крупные животные ходят тропами, не в разные стороны, по направлениям летают птицы, узкими тропками скачут друг за другом насекомые, вглядитесь, есть дороги, где их много, а есть, где почти никого. На непротоптанных путях обычно и подстерегает опасность. Если Невский шумел, гудел, периодически разражался возгласами, в которых расшифровывались если не слова, то звуки и буквы, толпы человеческих существ и самих разнообразных транспортов бились и пульсировали,  как поток, зажатый меж домами в очередном наводнении, то над каналом словно выключили звук, невидимый жонглёр оставил там минимальное количество марионеток. Софья догадывалась, кто делал это. Это делал тот же, кто расставлял мысленные насосы, убирал из мира краски, выключал звук, внушал пальцам, что бомба из ртути. Неприятный вкус во рту, как от чрезмерного курения вчера или кровоточащей десны, заставил Софью подойти ближе к парапету. Хотелось окунуться, насквозь промыться в ледяной, чистой воде, загасить жар и неподатливую ломоту суставов, стряхнуть дурноту и отупелую невозмутимость восприятия, заменить супербодростью жадного поглощения жизни. Самый важный русский вопрос, не «кто виноват», не « что делать», не « кому на Руси…», а « когда всё это кончится», поглощал другие вопросы, стирал как ластиком само начало проявлявшихся ответов. Софья подняла от воды глаза. На той стороне канала в тёмном пальто и шляпке стояла Геля. Из-под вуалетки её близорукие глаза коротко взглянули на Софью. Взгляды встретились. « А Гелька то дрейфует» - судила Софья по бледному лицу, на миг вырванному из хаоса действительности и приближенному вниманием на крупный план. И тут же рабочая мысль: «Куда она смотрит? Зачем она сюда смотрит, вдруг  появится Он, а она Его проглядит».

Топот рассекающих гололедицу копыт раздался со стороны Михайловского дворца. Неожиданно мановением волшебной палочки крепкие груди шести белых коней раздвинули мутную пелену снега и дождя, бескрылыми серафимами понеслись вдоль домов. В такт коням обрывки мыслей заскакали в голове: «Бросай! Бросай! Он сейчас повернёт!». И тогда тот первый бросил.

Ослепительно белый шар вспыхнул и закрыл карету. Тёмное тело бомбометателя подпрыгнуло и неловко распроставшись прилепилось к шару. Несколько мгновений человек висел в воздухе. Если бы шар покатился, человек перевернулся бы через голову, но шар не двинулся, а начал обрастать чёрным дымом и рассеиваться, открывая бешено бьющихся пятерых лошадей,  шестая агонизировала, лакированную карету и эскорт всадников, пытавшихся усидеть в сёдлах. Бомбометатель повернулся и упал на бок. Дверца кареты открылась, и на мостовую ступил Он, упырь, кровосос, в глазах одних враг народа, во мнении других, наибольший защитник. Софья считала Его худшим врагом, ибо слишком умело маскировался Он под друга и сумел обмануть многих. Главное, он был вором. Он воровал мысли и идеи окружавших Его, да и живших далеко людей, приписывал себе, если открывал их популярность. Он и Его клика  беззастенчиво рылась в Программе Софьи и её товарищей и уже на две трети объявила её своей.  Самое страшное, что Он обманывал, а люди ему верили. Пройдёт совсем мало времени, и софьину Программу люди сочтут придуманной Им, и Он так и останется править. Глупые аборигены не понимали, что Ему всё равно, какая Программа, лишь бы править, владеть той собственностью, что Он уже владел и жить той жизнью, что он давно вёл.

В чёрно-белом полотне впервые появился иной цвет – красный. Красное кровяное новоаброзование излилось из бомбометателя. Вышедший из кареты Человек в шинели и кепке направился к нему. Вцепившись в камень, ногти Софьи крошились о парапет. Она вся превратилась в зрение, слух, обоняние. Как хотелось бы ей быть там, чтобы самой сделать это, но слишком часто Он менял маршруты, и ей снова не повезло. Теперь всё зависело от второго бомбометателя, а в случае его неудачи, от Гели.

Царь склонился над бомбистом и молча разглядывал его раздробленное бедро. Конечности упавшего чуть подрагивали, багровое от волнения лицо быстро сменялось мёртвенной бледностью. Второй бомбист, явно колеблясь, не взглянув, а зыркнув в сторону, как норовистая лошадь перед барьером, не поймав, но, почувствовав напряжённые глаза Софьи, медленно двинулся к накренившейся от первого взрыва карете. Перед лицом Софьи известный её Невский менял чёрно-белые диапозитивы. Вот убийца ещё далеко, вот близко, вот поднялась рука со смертоносным свёртком, не от плеча, а от живота свёрток полетел, разорвалась мостовая, рядом с Софьей упало и рассыпалось выскочившее от сотрясения стекло, два разноголосых крика соединились в один: « Убит и пойман». Теперь Софья видела, что гвардейцы и редкий народ подтянулись к первому, поверженному покусителю, его уже подняли, и он стоял пошатываясь, лежавшему лишившемуся ног Государю и мертвому, убийце c колеблющейся на ветру полой пальто, съехавшей с головы шляпой и отклеившейся углом смоляной бородой. Геля развернулась и с клетчатым платком, где пряталась ещё одна бомба, пошла прочь. Хотела пойти и Софья, но быстро сознала ошибку и не двинулась с места. Чтобы остаться незамеченной, надо было делать, что все, в данный момент, подойти ближе и сочувствовать. Увидев движение Софьи, вернулась и Геля, со свертком в муфте она протиснулась к лежавшему без сознания Государю. Через мост туда же пробралась и Софья. Если Он не убит окончательно, думала она, надо будет бросить бомбу, чтобы уничтожить и убийцу, в верности которого она сомневалась, и добить Царя. Софья и Геля стояли в толпе пока Государя не увезли. Цвета, осязание, обоняние, другие чувства, притуплённые опасностью, начинали возвращаться к Софье. Коротко она глянула на то место на канале, где так долго стояла. Теперь там находилась какая-то женщина, и взгляд Софьи сначала невольно, потом с нарастающим удивлением, а затем ужасом потянулся к ней.     С того места, откуда она наблюдала трагедию, на неё глядели спокойные, безучастные, уверенные в непреложной силе глаза смерти. Эти глаза не выражали не угрозы, ни неистовства, ни осуждения, единственно - ожидание, так безразлично вневременно, не зовя, зовёт смерть всех, кого жизнь не спросясь выставила на биологическое поле. На женщине на той стороне была та же тёмная доха, чёрная шляпка, сапоги. Она была стройна и красива, одна рука в перчатке держалась за парапет, другая через карман пальто сжимала, возможно

тоже, что и Софья. Гротескное порождение дневных петербургских туманов отделилось от жёлтых домов, окунулось в молочно- сизое марево, собралось, сфокусировалось под белым светом фонарей и резко очерченного диска солнца и дало картину, способную воссоздать только зеркало, воткнутое в середину канала и поднятое до небес. Но если это зеркало, то должны были отразиться, помимо Софьи, Геля, прохожие, зеваки собравшиеся на звук взрыва, группками судачившие и уже расходившиеся, а так же приехавшие на пролётке сыщики в серых одинаковых полупальто, гороховых плисовых панталонах и шляпах-котелках. А если б это было не зеркало, а стекло, картина сделалась бы вообще замечательной: одна половина канала  вместе с людьми, пролёткой, лошадьми двойной экспозицией легла на противоположную, и незнакомка смотрела бы на всё через всё. Однако в зеркальной плоскости отражалась исключительно Софья.  Софья двинулась к Невскому, и двойник пошёл за ней, синхронно колебались за парапетом их тени в чёрной воде. Геля тоже постаралась уклониться от вопросов сыщиков и свернула к Сенной площади. Навязчивая мысль буравила мозг Софьи, почему горят фонари, ведь сейчас день. Сама себе она отвечала, оттого, что  праздник.