Русские патриархи 1589–1700 гг

Канцлер Голицын будто бы хотел дать Исайе таинственное поручение к восточным патриархам, но не раскрыл его суть. Это с легкостью сделал… патриарх Иоаким, сказав Исайе: «Знаю дело, которое просит князь Василий у Вселенских патриархов — чтоб они прислали благословенную грамоту о том, чтобы могла государыня царевна Софья царскую корону носить и ей бы вместе с великими государями во всяком правиле поминаться». Ходатайствовать о таком безобразии Иоаким Исайе категорически запретил. В свою очередь, Голицын, отпуская архимандрита восвояси, никакого задания ему не дал, а велел выслушать севского воеводу Л. Р. Неплюева.

Тот и потребовал взять у восточных патриархов грамоту для Софьи, чтобы «могла она носить царскую корону и в правилах церковных поминовение иметь вкупе с великими государями». О Иоакиме воевода будто бы заметил: «От сего нашего патриарха ни благословения, ни клятвы не ищем; плюнь на него!» Передавали и слова Голицына: «О патриаршей дурости подивляюся!» В этой истории характерно, что оба названных «злоумышленника», козням которых якобы противостоял почивший патриарх, к моменту доноса Исайи пребывали в ссылке, причем Неплюев — без объявления вины  [481]. Активные переговоры с Восточными патриархами в 1685 г. московское правительство действительно вело: относительно Киевской митрополии и, конечно, без помощи авантюристов.

Вопрос о включении имени Софьи в царский титул встал на повестку дня лишь в следующем, 1686 г. и был благополучно решен без консультаций с иноземцами. Любопытно, что именно в момент острого напряжения при дворе весной—летом 1689 г. патриарх Иоаким сам использовал в грамотах воеводам полный титул «великих государей царей и великих князей Иоанна Алексеевича, Петра Алексеевича и благородный государыни царевны и великия княжны Софии Алексеевны всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцев». Почему же Иоаким уклонялся от этого узаконенного титулования в грамотах 1687 г. и употреблял его теперь, когда общество стремительно поляризовалось? Об этом можно лишь догадываться.

Предисловие к переписке патриарха с воеводами начинается с утверждения, что «повеление» царей и Софьи «служивым людям всего государства» состояло в наступлении «в татарские орды, в самый Крым» (С. 8). Такова была декларативная, ориентированная прежде всего на союзников по Священной лиге, но не реальная военная цель II Крымского похода. В грамоте к Голицыну Иоаким, в свое время убеждавший, что России с Крымским ханством «брани о земле творить не о чем», вовсе не упоминает о ней (С. 9—10). Зато воеводе А. С. Шеииу патриарх пишет о целях борьбы со «зверским свирепством» «христианских разорителей проклятых татар» вполне определенно: «и 6огомерзкие их жилища искоренил бы до конца» (С. 11).

Грамоты разным воеводам, как и прежде, индивидуальны, но на сей раз различия благопожеланий особенно заметны. Так, боярину Б. П. Шереметеву Иоаким советует уповать на Бога «в скорбных приключениях» и «благодушествовать в терпении», ожидая «победы, и мирного шествия, и возвращения» (С. 11— 12). Князю В. Д. Долгорукову «мерность наша, как твоей любви, так и всему христианскому православному врученному тебе воинству в победу над всеми врагами и разорителями христианскими всегда всякого добра желает. Да благословит вас Господь… зловерных же и проклятых иноплеменников державною и всесильною рукою своею да победит И истребит от земли нечестивую память их».

Ратникам В. А. Змеева патриарх желает: «победительство на злых и богомерзких супостатов, сонмищу махометан проклятых татарских орд, да возымеете все!» (С. 13). Мазепе же, «пошедшему против злых неприятелей и гонителей православной веры… проклятых агарян татарских орд, желаем здравия, и спасения, и всякого сохранства на многая лета» (С. 14). 4 мая в коллективном ответе русских воевод патриарху, наряду с уверенностью в победе, о цели похода говорилось весьма уклончиво: «ради благочестивой христианской веры, и охранения их царской державы, и ради плененных христиан свободы» (С. 15). Напротив того, И. С. Мазепа в ответной грамоте 8 мая уверяет от имени Голицына и всех воевод, будто «горят сердца наши» стремлением завершить поход «крайней над ими, врагами, победою и конечным богохульных их жилищ истреблением» (С. 17—18).

Еще больше различаются грамоты к патриарху Голицына из–под Перекопа 19 мая и Мазепы от Днепра 1 июня (С. 18— 23). Князь Василий Васильевич спокойно и точно описывает поход тщательно подготовленного им войска через Дикое поле, долго служившее Крыму надежным щитом от наступления регулярных войск. На этот раз — несмотря на яростные атаки всех крымских сил и перечисленные Голицыным жаркие сражения с самим ханом, его воеводами, союзниками и хозяевами–турками, в коих враг понес тяжкие потери, — ни остановить российскую армию, ни нанести ей сколько–нибудь заметный урон противнику не удалось.

В результате длительной подготовительной работы, строительства передовых крепостей и перевооружения регулярных полков в стратегической ситуации на Юге России наступил перелом. Отныне крымской кавалерии не удавалось изматывать россиян маневрами и внезапными налетами. Крымский хан вынужден был раз за разом атаковать колонны многократно превосходящих по огневой мощи регулярных войск, без промедления и практически без потерь прибывших под стены Перекопа. Упомянутые Голицыным как незначительные потери относились к коннице Мазепы, настроение которого было не столь радужным.

Гетман писал патриарху 14 июня, уже во время отступления армии вдоль Днепра, акцентируя внимание на тяготах похода, в котором безводие местности оказалось более труднопреодолимым, нежели отвага и упорство неприятеля. Именно Мазепа, первым высказавший в свое время мысль о необходимости вторжения на Крымский полуостров (вместо его блокады, проводимой Голицыным), доносил патриарху, что–де «охочи были войска… не щадя кровей своих добывать Перекопского валу и каменной крепости; для чего их милость бояре и воеводы и я, гетман, объездили все места, усматривая, откуда бы под вал и под стену каменную подводить шанцы». Однако безводие заставило россиян бросить «грозно устрашенного» и просящего мира хана за Перекопом и уйти восвояси. Гетман высоко превознес воинское искусство В. В. Голицына, дав, однако же, повод счесть поход неудачным, что вскоре и было максимально использовано «петровцами».

Но прежде на возвращение войск из–под Перекопа откликнулся патриарх Иоаким. 18 или 19 июня он отправил к воеводам и гетману одну грамоту: «а особых грамот… писать было некогда, еще же немощью мерность наша обстоима» (С. 23—27). При известии о завершении кампании патриарх испытал огромное облегчение (не случайно он вновь вспоминает, что сам Давид предпочел избрать смерть, чем «военную с неприятели брань»). Воинственный тон недавних посланий был немедля забыт, прежние рассуждения об «удобопреломности» человеческого естества и всемогуществе Божьей воли густо заполнили листы грамоты. .

Оказывается, Бог, как чадолюбивый отец смиряя православных, «погрозив нам божеско тяжкою войной, спас отечески милосердием». Хотя Господь «таковые военные тяжести допустил, но за свою премногую благость помиловал людей своих, и не только вас там, воинов своих и воинов царского пресветлого величества, — но и всех нас и все Российского царствия самодержавства». Бог «извел» благочестивое воинство из «далечайшей страны», дал ему мудрых военачальников, спас от страшной засухи и «не попустил врагам проклятым возъиметь совершенной утехи». Судом Божиим воеводам и воинству удалось вернуться из такой дальней и непроходимой страны, спастись «в кровавых боях с неприятелями».

Пока ратники «в военной нужде страдали ныне, все же государство и сами… наши цари, также в наша мерность со всем народом в великой скорби душою и телом были по вас». При том за грехи и Москва погорела.;. Впрочем, Господь помощь творит «не ради правды человека, ни ради преподобия сердца его или подвига какого в добродетели, но ради Своего всемогущего господства и премногой благости…»