Представление о христианах в античном обществе

Комментарий такой заставляет усомниться в аутентичности приводимой цитаты. Во II веке монашества как такового еще не существовало. Но даже если в некоторых христианских группах и практиковалось нечто подобное (как свидетельствует Афинагор в «Прошении», 33), вряд ли Гален стал бы отзываться об этом с похвалой. Он не был сторонником безбрачия и прочих ритуально-догматических ограничений. Стоит добавить, что в нехристианской литературе христианские монахи впервые упоминаются в связи с разрушением Серапеума в Александрии Египетской в 395 г. Либаний (314-393 гг.) отзывается о них как об алчных грабителях (Речи, XXX, 8), а Евнапий из Сард (347-414 гг.) в своем «Жизнеописании софистов» представляет их воинствующих суеверов, «почитателей могил» и «собирателей костей», «преступников в черных одеждах», нашествие которых предсказывали в свое время благочестивые мудрецы-философы (VI, 11, 6-12). Понятно, что высказывания Либания и Евнапия – это болезненная реакция приверженцев традиционной религии на повсеместное торжество христианства в Римской империи. Но в свое время таким же традиционалистом был и Гален, хотя он и не примыкал к какому-то определенному учению или школе, держался ото всех особняком и старался быть независимым мыслителем.

В тех сочинениях Галена, которые сохранились на языке оригинала, мы видим, что он нелестно отзывается об иудеях и христианах, объединяя их под обозначением «последователи Моисея и Христа», «школа Моисея и Христа». Критикуя современные ему философские школы за слепой догматизм, Гален сравнивал этот догматизм с приверженностью иудеев и христиан своей вере, замечая, что «легче переучить последователей Моисея и Христа, нежели врачей и философов, которые держатся за свои школы» (О разновидностях пульса, III 3). «Учение Моисея и Христа» для Галена, – это по сути дела одна и та же религиозная система, основанная на бездоказательных положениях и непререкаемых догмах.

То обстоятельство, что Гален не отделял христиан от иудеев, усиливает сомнение в аутентичности цитаты, приведенной Агапием и Абу-л-Фараджем. Если Гален писал что-то подобное, то скорее всего писал о христианах и иудеях вместе, об общей религии Моисея и Христа. Однако утверждать этого нельзя. Во времена Галена христианская Церковь уже представляла собою общеизвестную и достаточно могущественную организацию, заслуживающую особого внимания.

Р. Вальзер так реконструировал означенную цитату: «Большинство людей неспособно следовать за аргументированным положением; поэтому они нуждаются в загадочных рассказах, обещающих награду или наказание в будущей жизни. Именно это мы наблюдаем у людей, называемых христианами: их вера состоит из притч и чудес; однако, иногда таким же образом действуют и иные из философов. Из-за их (христиан) страха перед смертью, присутствующем всегда, проистекает их самоограничение в половом общении. У них есть не только мужчины, но и женщины, которые воздерживаются от полового общения в течение всей своей жизни. Они также ограничивают себя в еде и питье из-за стремления к справедливости, и в этом поступают не хуже подлинных философов» [68].

Так ли писал Гален или несколько иначе, в данном случае не существенно. Р. Вальзер верно определил характер заявлений знаменитого врача. Гален вовсе не питал теплых чувств к христианам. Но еще меньше приязни вызывали у него современные ему философские школы, костные и ограниченные, не способные воспринять ничего нового и давно уже изжившие себя. Гален не видел, чем их догматизм лучше догматизма христиан. Сравнение с христианами приводилось им в обличение философов. Однако христианам в данном случае польстило сравнение их с философами, и впоследствии, в обстановке всеобщего культа Галена (а его весьма почитали и в эпоху поздней Античности, и в Средневековье) [69], они уцепились за эту цитату и видоизменили ее так, чтобы она звучала как похвала христианам.

* * *

Предметом нашего исследования были наиболее распространенные в античном обществе представления о христианах. Но если бы мы располагали столь же обширным полемическим материалом, каким мы пользуемся, исследуя раннее христианство, относительно других современных ему нетрадиционных религиозных течений, например, митраизма или манихейства, и захотели бы составить их портрет на основе представлений тогдашнего общества, то, думается, картина получилась бы на удивление похожей. В ней присутствовали бы те же самые черты и краски, описанные выше, и содержался бы примерно такой же набор обвинений, какой был выдвинут против христианства. Отчасти это видно по отношению греко-римского общества к иудейской религии. К настоящему времени издано немало работ, посвященных этой теме, в которых тщательным образом исследован античный антисемитизм. Но, как мы убедились, подобное же отношение к себе испытывали и христиане, и другие нетрадиционные религиозные общины, вызывавшие подозрения и глубокую неприязнь уже за одну свою чужеродность и нетрадиционность. Оказывается, дело не столько в антисемитизме, и даже вовсе не в нем, а в явлении более общего порядка. Речь идет о традиционализме и ксенофобии широких слоев населения, – явлении, столь же присущем античной эпохе, сколь и нынешней.

С древнейших времен антитеза «мы» – «они», «свои» – «чужие» пронизывает мышление «нормативного» человека. При этом «они», «чужие» наделяются всеми отрицательными качествами, какие диктует принцип инаковости. «Они» – это зеркальное отражение «нас» со знаком минус, полная противоположность «нам». Именно так Тацит представляет образ жизни евреев: «Моисей ввел у них новые обряды, противоположные обрядам остальных смертных. У них гнусно все, что для нас свято, и, наоборот, все, чего мы чураемся, у них дозволено» (История, V, 4, 1). В случае с ранними христианами в категорию «иных», «чужих» попали не представители иной расы или культуры, как это обычно бывало, но члены того же общества, не разделяющие традиционные представления и стереотипы и придерживающиеся иного образа жизни. Это обстоятельство весьма точно отмечено в Послании к Диогнету (II в.): «Христиане не различаются от прочих людей ни страною, ни языком, ни житейскими обычаями… Обитая в эллинских и варварских городах, где кому досталось, и следуя обычаям тех жителей в одежде, в пище и во всем прочем, они представляют удивительный и поистине невероятный образ жизни. Живут они в своем отечестве, но как пришельцы; имеют участие во всем, как граждане, и все терпят как чужестранцы. Для них всякая чужая страна есть отечество, и всякое отечество – чужая страна… Иудеи вооружаются против них как против иноплеменников, и эллины преследуют их» (V, 1-5, 17). В положении презираемого и третируемого меньшинства, «богоненавистной шайки» (Юлиан. Письма, 14) или «третьего рода» (genus tertium) [70] христиане оставались вплоть до III в., когда у них впервые возникает ощущение своей многочисленности и могущества: «Да в кого же, как не в Христа, уверовали все народы?» – восклицает Тертуллиан в речи против иудеев, перечисляя тут же страны и провинции, в которых распространено христианство (VII, 4). В «Послании к Скапуле» Тертуллиан заявляет даже, что христиане составляют большую часть населения каждого города, «множество мужчин и женщин, люди обоего пола, всякого возраста и разряда» (II, 10; V, 2). Хотя Тертуллиан явно преувеличивал численность христиан его времени, показателен сам по себе уверенный тон апологета.

Христианство явилось в мир в эпоху глубокого кризиса традиционной греко-римской религии. Однако именно в этой неблагоприятной ситуации, в обстановке расшатывания и падения прежних религиозных устоев, нашествия с Востока многочисленных неведомых ранее культов и верований, в обществе включился механизм самозащиты. Он выразился в настойчивом обращении к архаическим элементам культуры, в кристаллизации наиболее продуктивных стереотипов, прежде всего в области религии. Историки культуры отмечают, что последние века античной цивилизации были ознаменованы именно таким защитным консерватизмом – по преимуществу религиозным [71]. Крайне негативное отношение к христианству, равно как и к другим чужеродным религиям, сложилось в результате этого защитного консерватизма.