Божества древних славян

Упомянутое выше питье «в розех» в честь Переплута, вообще питие «мерзким бесом» («пьют о идолех своих», сказано в Слове Христолюбца) оставило также очевидные следы в обычае пить за столом чашу с песнями во славу Христа, Богородицы и святых, заменивших собою у обращенных в христианство язычников их прежних богов. Феодосий Печерский советует не петь тропарей за застольными чашами, предлагая пить только в начале обеда одну чашу во славу Христа, да другую в конце – во славу Богородицы, и еще третью за здравие Государя^[168]. Пиры и попойки естественно соединялись с играми и песнями: «Схожахуся на игрища, – пишет Нестор, – на плясанья и на все бесовские игрища» (в других списках: «песни»), и в другом месте: «но сими дьявол льстит и другими нравы, всяческими лестьми, пребавляя ны от Бога, трубами и скоморохи, гусльми и русальи. Видим бо игрища утолчена и людей много множьство, яко упихати начнут друг друга, позоры деюще от беса замышленного дела»^[169]. «Не подобае крестьяном (т.е. христианам) игр бесовских играти, еже есть пласанье, гуденье (т.е. игра на инструментах), песни мирския и жертвы идольския», – говорится в Слове Христолюбца, и там же предлагается христианам избегать «все службы идольския»^[170]. Из многочисленных позднейших свидетельств о разгульных празднествах, отправлявшихся народом в известные дни года, по старинному языческому обычаю, в разных местах России, приведу несколько слов из Послания игумена Елиазарова монастыря Памфила псковским наместнику и властям (1505 г.): «Аще бо еще есть остаток неприязни в граде сем (Пскове), – писал игумен Памфил, – и зело не престала зде еще лесть идолская, кумирское празднование, радость и веселие сотонинскы, в нем есть ликование и величание диаволу и красование бесом его в людях сих, неведящих истины. си бо на всяко лето, кумирослуженным обычаем сотона призывает в град сей и тому, яже жертва, приносится всякая скверна и беззаконное богомерзкое празднование. Еда бо приходит велий праздник день Рождества Предтечева, и тогда во святую ту нощ мало не весь град взмятется, и взбесится, бубны и сопели, и гудением струнным, и всякими неподобными играми сотонинскими, плесканием и плясанием… въстучит бо град сей и возгремят в нем люди… стучат бубны и глас сопелий и гудут струны, женам же и девам плескание и плясание и главам их накивание, устам их неприязнен клич и вопль, всескверныя песни, бесовская угодия свершахуся, и хребтом их вихляние и ногам их скакаиие и топтание; ту же есть мужем же и отроком великое прелщение и падение, но яко не женское и девическое шатание блудно и възрение, такоже и женам мужатым беззаконное осквернение, тоже девам растление»^[171].

Подведя итоги всему сказанному относительно обрядов, сопровождавших жертвоприношения у восточных славян, находим в них, при естественной их простоте, большое сходство с таковыми же обрядами южных славян: жертвоприношению нередко предшествовало гадание относительно предмета жертвы; обрядом руководил князь со старцами и боярами, или вообще старший в роде (и у южных славян старцы руководят жертвенным обрядом, напр. в честь св. Георгия; в Краледв. рукоп. «отец давал богам яства»). Жертвенное животное закалали старцы же, творя при этом молитвы или заклинания («поют старцы старые», говорится в песне, кладут на смерть «проклятьице великое»), или же при звуке песен парней и девушек («добры молодцы, красны девицы – поют песни колядушки»); по внутренностям убитого животного гадали, чудодейственную кровь его пили или разбрызгивали, для отогнания злых демонов. (Ср. сходное значение жертвенной крови у южных и западных славян. Ср. о том же предмете, ниже, в ст.: «Животный мир».) Головы, внутренности, кости, перья и прочие несъедобные части жертвенного животного сжигались, зарывались или топились в воде; после жертвоприношения следовала общественная трапеза, за которой съедалось мясо жертвенных животных и пились чаши во славу богов, а затем толпа предавалась увеселениям и шумному разгулу, разнузданным пляскам и играм, при звуке песен и гудьбы. (Послежертвенный пир, попойка и разгульное веселье – черты общие праздничным обрядам и обычаям всех языческих славян.)

III. Основы религиозного мировоззрения древних ариев Ирана и Индии, древних греков и пелазгов, древних италийцев и народов литовского племени

Первым, главнейшим поводом к поэтически-музыкальному творчеству каждого народа, в особенности в младенческом периоде его развития, служат религиозные обряды, у всех народов с древних времен обыкновенно сопровождавшиеся пением, звуками инструментов и нередко плясками, и обнимавшие, так сказать, всю шкалу народного творчества. Религиозные обряды естественно возникали и складывались соответственно мировоззрению, религиозным понятиям и верованиям народа. Присматриваясь к явлениям окружающей его природы, первобытный человек не мог не заметить в ней чего-то могучего, постоянно влияющего на его собственное существование. «Отделив себя от остального мира, человек увидел всю слабость и ничтожность свою перед тою неодолимою силою, которая заставляла его испытывать свет и мрак, жар и холод, наделяла его насущною пищею или карала голодом, посылала ему беды и радости. Природа являлась то нежной матерью, готовой вскормить земных обитателей свою грудью, то злой мачехой, которая вместо хлеба подает твердый камень, и в обоих случаях всесильной властительницей, требующей полного и безотчетного подчинения. Поставленный в совершенную зависимость от внешних влияний, человек признал ее за высочайшую волю, за нечто божественное, и повергся перед ней со смиренным, младенческим благоговением». Он не ограничился, однако, поклонением стихийным силам и явлениям природы; в воображении своем он населял весь окружающий мир личными божествами, добрыми и злыми, как представителями наиболее выдающихся, наиболее влияющих на его жизнь, обусловливающих его существование явлений. К ним, этим стихийным и личным божествам, взывал он о помощи в молитвах и песнях, в честь их воспевал он благодарственные или хвалебные гимны, им приносил он благодарственные или умилостивительные жертвы; их же, с другой стороны, в наивном убеждении, что боги, подобно человеку, нуждаются в пище, подчиняются молитве людской, воодушевляются воспетыми им гимнами и исполненными в честь их обрядами, – он заклинал и сковывал силою молитвенного слова, силою религиозного обряда.

«Религиозное миросозерцание древних ариев, – говорит Дункер, – усматривало в благодетельных, благосклонных человеку явлениях природы силу добрых духов, в явлениях же, вредящих его благосостоянию, – силу злых духов: свет составлял для ариев радость и жизнь, мрак – страх и смерть»^[172]. С другой стороны, опустошительному действию палящих лучей солнца, производящих засуху, противопоставлялась благодатная сила дождевой влаги. Основой религиозного мировоззрения древних ариев служила противоположность и борьба между добрыми богами света и влаги и злыми – мрака и засухи. Религиозный культ их заключался в испрашивании света и влаги, в ограждении себя от мрака и засухи. Но было время, еще более древнейшее, когда и засуха не могла страшить их, – время, когда прародители древних ариев обитали еще в той мрачной и холодной стране, воспоминания о которой сохранились в Авесте: «Десять было там зимних месяцев, – говорится в Авесте о первой, созданной Агурамаздой стране, – и два летних, и были они холодны водой, холодны землей, холодны деревьями… Когда же наступала зима, наступали и всякие бедствия»^[173]. В этой стране мрака и стужи, разумеется, главнейшую божественную отраду составлял свет небесный, как благое начало, как победоносный поборник мрака и злых сил, олицетворившийся в образе единого верховного владыки вселенной, живущего на небесах.

В Риг-Веде встречается намек на существование, в древнейшие времена, бога Dуaus, имя которого означает небо и воздух, – бога, великого отца, ниспосылающего на землю лучи дневного света. От одного корня с Dyaus происходят названия бога: греческое – Θεός, Ζεύς, латинское – deus, литовское – diewas и т.д. Из этого можно заключить, что все названные народы, до их отделения от общеарийского корня, для обозначения своего небесного бога имели одно название. «Бог Dyaus был рано забыт, – замечает Велькер, – поэты и жрецы вводили, вместо него, новые имена: Агни, Индры, Митры и т.п. Признание этого факта внезапно озаряет лучом света темный мир древнейшей мифологической идеи, лежащей в основании верований арийских народов»^[174].