Таинство христианской жизни

По временам меня охватывал, особенно вначале, ЖИВОТНЫЙ страх смерти, по временам только душою я чувствовал смерть. Когда я опирал голову на руки, в руках я ощущал череп, и образ смерти вставал предо мною. Моя «нормальная реакция» говорила мне, что я еще молоди здоров, что смерть еще, быть может, далека, что, естественно, я могу прожить еще и сорок, и пятьдесят лет, но в ответ на это с силой врывался голос, говоривший: «Хотя бы и тысячу, а потом что?»

И тысяча лет в моем сознании суживалась в краткое МГНОВЕНИЕ. Время теряло свою протяженность. Над всем превалировала смерть и ужас пред НИЧТО.

Будучи уже во Франции, в моем кламарском ателье, я пришел в состояние более глубокого недоумения.

Тот факт, что душа не удовлетворялась ни мыслями о том, что я проживу тысячу лет, ни идеей о всемирном могуществе царства, ни вечной исторической славой, большей, чем Александра или Сократа и кого бы то ни было другого из величайших гениев, поэтов, художников, философов и подобное, но с превосходящей все сие силой голос говорил, что если все же они умерли, то все сие ничто. Итак, это был вопрос вечного абсолютного значения.

Странно, я теперь не могу восстановить в моей памяти ничего, кроме этих слов, которые в течение ряда дней поглощали все мое внимание. Я спрашивал… (кого? себя ли или еще кого?): «Что в моей жизни является собственно „химерическим исканием«»? Трудно мне теперь восстановить хронологическую последовательность моих внутренних событий, и возможно, что в значительной мере еще и потому, что я одновременно носил в себе несколько идей, притом же никогда не вел дневника. Так или иначе, наступил день, когда я вспомнил в глубине моего существа слова Христа: «Прежде нежели был Авраам, A3 ЕСМЬ» (Ин. 8:58). И Бога я осознал как Персону. И это сознание явилось, как Свет. Мои же стремления слиться с Единым, сверхличным Абсолютом предстали как абсурдное искание вне подлинного Бытия, так как подлинно живет только Персона. И так Христос снова ожил во мне, и в Нем явилась мне Истина, и душа моя полюбила Его. Заповедь Христа о любви раскрылась мне как единственная форма действительного познания — познания через единство в бытии. Молитва свободно потекла и неудержимо влекла меня день и ночь, «мешая» мне писать картины. Обращенная к живой Персоне молитва стала осмысленною, и мои «безымянные» взывания о расширении моего сознания и моего восприятия до космической беспредельности превратились в искание Духа Святого.

Не без страха скажу, что в этот период молитва моя переходила много раз в видение Света, но я не уразумевал происходящего со мной. Многое было для меня еще неясным. Будучи на Западе, среди христиан иных традиций, главным образом имею в виду сейчас римо-католичество, преобладающее во Франции, еще никак не способный разобраться, где обрету я большее приближение к Богу Истинному, я обратился к такой молитве, которая много-много раз вырывала меня из этого мира. В моем «отчаянии» от сознания своего невежества я просил Бога не скрыть от меня путей к нему. Это был страшный период моей жизни.

В это время я покинул Кламар и снова поселился в центральном Париже. Много раз для молитвы я входил в католические храмы, открытые целый день для народа. И вот однажды, увлеченный молитвой на долгое время, что было обычным со мною в то время, я увидел подошедшего ко мне священника (католического), который сказал мне, что он часто видел меня усердно молящимся и хотел узнать, кто я. При беседе с ним я смотрел на него с удивлением: все в его облике было для меня чужим. Странно. Ведь в тот период я действительно находился в таком состоянии духа, что если бы ктонибудь выколол мне гл аз, я ответил бы только состраданием. Вырванный из этого мира молитвой, я не дорожил ничем в этой жизни. Время исчезало, или, можно сказать иначе: сокращалось до ничтожества.

После этого случая я, хотя и не пережил никакого шока, однако перестал ходить не только в тот храм, но и вообще в католические храмы, и впервые пошел в русский храм на Рю Дарю. Несмотря на царивший там беспорядок, ощутил сильный прилив теплоты молитвы и почувствовал себя «дома».

Форма временного бывания — скоропреходящность всякого явления феномена — рождала в душе движение мысли к бесконечности все же времени, но эта форма вечности никак не соответствует нашей идее об искомом внутренне; скорее, наоборот — ощущаешь ее абсурдность и даже смертельный мрак. Снова душа погружается в отчаяние и снова восстает протест в душе против ТАКОГО бессмысленного существования. На что все это нужно и кому это может быть интересно? КОМУ? Без этого КТО все теряет смысл, но как Его встретить, как Его найти? Как освободиться от кошмара обманчивого времени, когда все превращается в некий мираж, привидение?.. В часы озлобления ум охватывается злыми мыслями: воображение рисует возможность гибели нашего мира, гибели желаемой, искомой: «Не произойдет ли сие через некое столкновение планет; через вхождение в нашу Солнечную систему некой иной звезды, кометы и многое подобное?.. Нет ли путей разрубить Землю на две половины, которые потеряют свое бессмысленное верчение вокруг Солнца, и вся жизнь на Земле тогда погибнет? О, где найти этот меч, разрубающий всю Землю? И как интересно было бы увидеть эту картину! Куда пойдет вода океанов? Как будут и будут ли крутиться эти глупые половины? Как будут на короткий момент кричать обезумевшие люди и животные? Интересно, не правда ли? И затем конец этой нестерпимой злой комедии. Лучше не быть этому миру, чем такое бывание. Да, конец сего мира неизбежен, но пусть он придет как можно скорее».

И много подобных мыслей осаждают ум и отягощенное сердце. И вот и в этом нет успокоения. Опять жизнь есть не больше, чем ужасная тюрьма. Где найти невидимого «тюремщика»? Спросить его: «Да разве Тебе это нравится, то есть видеть наши страдания? Какой Ты страшный садист! Откуда Ты? И если Ты не первичное бытие, то кто Тебя создал?» Где найти Его? И потребовать, чтобы возвратил он меня в покой небытия. Я не терплю даже красоту, если в ней нет смысла, то есть если она не бессмертна. Что за странная идея Создателя: сотворить мир так, чтобы повсюду были только неразрешимые противоречия? Можно понять буддистов, их стремление совлечься такого бытия бывания и погрузиться в вечный покой небытия, оставив всякую заботу об этом мире, о действовании в нем. В таком мире даже любовь не дает ничего, кроме страданий. Увидеть лицо любимое с выражением глаз, полных отчаяния, и не находить в себе силы изменить это нетерпимое положение вещей — кто может вынести сне? Опять изменение в душе: полюбить мир, всех людей, страдающих, от самого рождения приговоренных к казни, независимо от их нравственности и даже святости, и возмутиться Тем, Кто виновник всего этого кошмара.

Это ужасное видение вызывало во мне молитву, сначала молитву ужаса, крик о спасении, по временам протеста и даже вражды, вражды на Того, Кто дал мне эту ложную жизнь. Преимуществовала молитва ужаса, адского, неописуемого ужаса, с постоянным ощущением черной бездны под ногами вместо земли и мрачной непроницаемой стены предо мною. Все кругом было смерть и Ничто. Люди мертвые, и все дела их бессмысленные, и жалко становилось смотреть на них, даже когда они смеялись и веселились, не говорю уже, когда болели и страдали. Всякое начинание, всякое дело потеряло смысл.

Я молился; я не мог не молиться; молитва становилась все напряженнее и постоянною и днем и ночью, и во сне и наяву. Душа страдала нестерпимо, но не было исхода. Мрак смерти и ужас Ничто убивали меня.

Так продолжалось несколько лет, в течение которых я не причащался. И вот, находясь в таком состоянии, я однажды утром пришел в церковь, исповедовался и причастился. И как-то странно все изменилось и во мне, и вокруг меня. Исчезла пропасть под ногами, исчезла мрачная непроницаемая стена, и положительно весь мир расширился и озарился странным тихим утренним светом: то был свет невечернего дня, то был свет воскресения из мертвых; и люди перестали быть мертвыми, но все ожили, все стали вечными, вечными во мне, как до того часа были мертвыми во мне. С этим воскресением моим все воскресло для меня. Вечен я, вечен и всякий другой человек. Вышел из гроба я, «и мертвый ни един во гробе» (святитель Иоанн Златоуст), и уже иначе зазвучали в душе слова Христа, что «Бог не есть Бог мертвых, но для Него все живы» (Лк. 20:38), потому что и для меня в какой-то мере стали все живы.