Старчество на Руси

10 августа 1921 г., в день престольного праздника Зосимовой пустыни – Смоленской иконы Божией Матери, архимандрит Варфоломей был рукоположен во епископа Сергиевского, викария Московской епархии. Хиротонию возглавлял святитель Тихон [128]. По воспоминаниям современников, при вручении архиерейского жезла Патриарх-исповедник сказал новопоставленному епископу: «Тебе Господь дал женское сердце, умеющее сострадать, быть милостивым и брать на себя чужое горе... Твой путь – нести скорби народа Божиего». Примерно с 1922 г. епископ Варфоломей становится настоятелем московского Высоко-Петровского монастыря, где осенью 1923 г. он принимает часть братии закрытой в начале года Зосимовой пустыни, вводит богослужение по образцу зосимовского, учреждает старчество. В монастыре нелегально действует церковное учебное заведение, продолжавшее традиции переставшей существовать МДА и дававшее православным священнослужителям богословское образование [129].

В 1920-х гг. Высоко-Петровский монастырь был центром помощи сосланным и заключенным. Здесь останавливались и иногда подолгу задерживались многие архиереи, священники, монашествующие, следовавшие в ссылку или возвращавшиеся к месту своего служения. Прихожане помнят святителей Луку (Войно-Ясенецкого), Серафима (Чичагова), епископов Мануила (Лемешевского), Феофана (Тулякова) и др [130]. Для общины Высоко-Петровского монастыря его настоятель был ангелом-хранителем, заботливо оберегавшим старческий подвиг зосимовских отцов. В своих поучениях он не раз обращался к теме старчества, указывая на глубину тех отношений, которые возникают между духовным отцом и его чадом [131].

Вероятно, с момента своего поставления во епископы Владыка начинает выполнять различные поручения Святейшего Патриарха, а позднее и Местоблюстителя священномученика Петра и его Заместителя митрополита Сергия. По поручению святителя Тихона епископ Варфоломей участвует во внешних контактах Русской Церкви. Кроме того, ему даются поручения, суть которых можно обозначить как осуществление контактов с советской властью.

Укрепление положения советской власти и ужесточение гонений в 1920-х гг., закончившееся почти полным уничтожением церковной организации к 1935–1938 гг., естественно вело к тому, что выступления Собора и Патриарха первых послереволюционных лет уступали место гибкой политике, предполагавшей нелегкий диалог с властью путем чередующихся требований и уступок. При святителях Тихоне и Петре ближайшими целями были легализация Патриаршей Церкви и борьба с обновленческим расколом. Решение первой задачи было жизненно важно для Церкви, поскольку она, лишенная государственной регистрации, которую имели раскольники, оставалась юридически незаконным объединением и ради защиты прав своих членов не могла апеллировать даже к «революционной законности» [132]. В конечном счете целью этой политики было сохранить физическое существование Русской Церкви. Ее духовным основанием стал «завет» зосимовского старца Алексия, который в 1927 г. благословил своих чад поддержать митрополита Сергия и молиться за безбожную власть. «Только благодать молитвы может разрушить ту стену вражды и ненависти, которая встала между Церковью и советской властью. Молитесь, – может быть, благодать молитвы пробьет эту стену», – сказал старец [133]. Владыка Варфоломей был одним из первых практических деятелей, призванных провести в жизнь принцип зосимовского старца.

Другой стороной деятельности епископа Варфоломея была работа с иностранцами, к которой Владыка, владевший иностранными языками, был привлечен еще святителем Тихоном. Встречи с представителями западных конфессий, которые могли передать за границу подлинную информацию о масштабах гонений в России, в тех условиях были порой единственным способом ослабить нажим на Церковь [134]. Согласно воспоминаниям, в 1922 г., который запечатлелся в памяти церковного народа как «расстрельный» – год начала кампании по изъятию церковных ценностей, год расстрела демонстрации в Шуе и священномученика Вениамина, год беспрецендентных гонений на Церковь, – владыка Варфоломей встречается по поручению Святейшего с католической делегацией (вероятно, с Папской миссией, прибывшей тогда в Россию).

Встречи с западными христианами, несмотря на все возраставшую опасность [135], имели место и позднее: Восточные Патриархи с 1924 г. поддерживали обновленцев [136]. В октябре 1925 г. по поручению Местоблюстителя священномученика Петра, епископ Варфоломей, который пользовался «особым доверием митрополита», встречается с о. Мишелем д’Эрбиньи, президентом папской комиссии «Pro Russia». Их беседа, содержание которой подробно зафиксировано в записках д’Эрбиньи, касалась положения Церкви в России и отношения патриаршего Местоблюстителя к карловацким иерархам, чьи высказывания часто использовались большевиками как повод для усиления антицерковной агитации и репрессий. Владыкой была высказана настоятельная просьба опубликовать мнение священноначалия Русской Церкви на Западе [137].

Во второй половине 1920-х гг., когда гонения были «сравнимы с кровавыми событиями 1922-го, а по масштабам далеко превзошли их» [138], попытки передать за границу информацию о гонениях должны были повторяться. При этом целесообразно было установить контакт именно с представителями Католической церкви, поскольку Ватикан обладал огромным политическим весом и его выступления в защиту гонимой Церкви могли иметь наибольший эффект. Однако теперь исполнение возложеных на него обязанностей было сопряжено для епископа Варфоломея с двойной опасностью: со стороны советских карательных органов, для которых любой контакт с иностранцами был поводом для обвинения в шпионаже, и со стороны Ватикана, который как раз в этот период, пользуясь уничтожением православного епископата и многочисленными расколами, пытается подчинить Русскую Церковь путем распространения унии [139].

Несмотря на это, как раз тогда, когда положение Русской Церкви становится все более отчаянным, Владыка начинает общение с католическим епископом Пием Неве, Апостолическим администратором в Москве, что свидетельствует о том, с какой непреклонностью он нес свое послушание, исполнение которого было сопряжено с опасностью для его жизни. Неве как священник французского посольства и французский гражданин обладал дипломатическим иммунитетом и мог пользоваться дипломатической почтой. В тот момент он был, видимо, единственным, кто мог передать на Запад информацию о гонениях.

В судьбе владыки Варфоломея контакты с католическим епископом сыграли, очевидно, роковую роль, послужив поводом для его последнего ареста 21 февраля 1935 г. Почти через полгода, 10 июля, Владыка был расстрелян в Бутырской тюрьме. В документах дела 1935 г., как в кривом зеркале, отразились его встречи с епископом Неве [140]. В последние годы они послужили поводом для появления ряда публикаций, в которых о Владыке говорилось как о тайном католике [141]. Основанием для такого заявления служит показание самого архиепископа Варфоломея, данное в ходе следствия 1935 г., которое приверженцы этой версии приводят как неоспоримое свидетельство их правоты. При этом другие показания обвиняемого, например, о «террористических намерениях в отношении руководителей советского правительства» [142], ими игнорируются. Однако простые правила источниковедческой критики требуют от нас сделать выбор: либо признать, что архиепископ Варфоломей был католикомитеррористом, как это следует из логики следственных документов, либо подвергнуть сомнениюoбаэти утверждения.