Михайлов день (Записки очевидца)

Не грех, конечно, молиться и сидя, но в церкви кающихся не сидят.

ДИТЯ ПОСЛУШАНИЯ

Однажды в Васкнарве после всенощной протоиерей Василий Борин беседовал с нами о Царствии Божием, что дороже всех земных сокровищ и превыше всего. Слова старого священника обжигали с такой силой, что душа уже устремлялась в горняя, но тут одна женщина сказала:

— Батюшка, в горняя, конечно, хочется, но и кушать хочется. А цены как бешеные растут. Колбаса втридорога, не укупишь, а кушать что?

— Эх вы, навоз едите и на навоз надеетесь, — сказал отец Василий, оборвав беседу.

— Вот и я такая же, — посетовала я незнакомке, выходившей со мною из храма, — не о Царствии Божием думаю, а о том, где денег достать.

— Вам денег дать? — достала кошелёк незнакомка.

— Да нет, тут другое. Благословили меня купить дом возле Оптиной, а денег не хватает.

— Давайте адрес, я пришлю. Сможете — отдадите, а нет — берите так.

— А вы что, богатенький Буратино? — обернулась я к ней, с интересом рассматривая красивую незнакомку в скромненьком платье от Версаче.

— Муж богатый. Но я вам из своих денег дам.

Так я познакомилась с будущей монахиней N., не догадываясь о том, что она уже втайне готовится к постригу и через девять лет уйдёт в монастырь, уладив наконец-то свои мирские дела. Дела же моей подруги с Кавказа (назову её так — люди ведь все живые) были настолько запутанными, что я не могла ничего понять. Как так — у её мужа есть уже двое младенцев на стороне и фактически другая семья, а он с ревностью собственника требует от жены раболепного повиновения, и она уважительно слушается его? А через девять лет я наблюдала завершение той кавказской истории, когда бывший муж целовал землю у ног этой кроткой женщины и благодарил Господа, пославшего ему ангела, благоустроившего его грешную жизнь.

По-разному люди уходят в монастырь, но эта женщина приняла постриг лишь после того, как воцерковилась вся её прежде неверующая семья. Дети уже имели профессии и работали, а бывший муж, обвенчавшись с матерью своих детей, усердствовал в восстановлении храма и с упоением чадолюбивого отца показывал всем фотографии малышей, родившихся в новом браке.

Многого я не знаю о моей подруге, всегда улыбчивой и, казалось, безмятежной. Твёрдо знаю одно — своей веры она никому не навязывала, но лишь молилась за ближних и жила в беспрекословном послушании своему старцу схиархимандриту Илию (Ноздрёву). Мне тоже очень хотелось научиться жить в послушании. Хотелось, а не получалось. И Господь послал мне в помощь подругу.

То, что послушание — бесов ослушание, я знала не хуже подруги. Но «буквоедское» понимание послушания вызывало во мне протест, а подруга была «буквоедкой».

Вот конкретный пример. Приехала подруженька ко мне погостить, а я уже купила дом возле Оптиной. У подруги был обратный билет на самолёт, а поскольку мне тоже надо было съездить в Москву, то решили мы ехать вместе. Я узнала расписание автобусов, а подруженька, признающая одно расписание — «как батюшка благословит», пошла в монастырь за благословением к старцу Илию. Возвращается и говорит от порога:

— Ну всё, поехали. Батюшка благословил и сказал: «Сразу же бери вещи, и уезжайте».

Интересуюсь: а на чём мы поедем? Ближайший рейс на Москву только в полдень, а сейчас, кстати, утро и на улице дождь. Но подруга моя — дитя послушания: для неё сразу — значит сразу. Подхватила наши вещи и спешит на остановку. Я за ней — пререкаемся, не замечая, как рядом с нами притормозил «Мерседес».

— Пойми, — говорю, — автобуса на Москву полдня ещё не будет!

А тут хозяин «Мерседеса» окликает нас:

— Вам в Москву? Садитесь.

Юркнули мы в тёплое нутро «Мерседеса», блаженно отогреваясь после стылого дождя со снегом. А хорошо всё-таки ездить по благословению старца — тут и «Мерседес» тебе подают. Но сколько же стоит такое удовольствие? Таксу до Калуги знаю, а до Москвы? Денег же у меня было в обрез. Но когда в Москве мы достали кошельки, водитель даже обиделся:

— Да вы что? Не возьму. Я во славу Христа.

Вот она, радость благословенного послушания, когда всё ладится и все славят Христа.

Благословение старца ехать сразу же имело для моей подруги особое значение — на следующее утро у неё был билет на самолёт, а старец велел непременно съездить в Троице-Сергиеву Лавру и разузнать об условиях поступления на регентское отделение семинарии. Рейсовый автобус прибывал в Москву уже вечером, в семинарию было бы не попасть. А так она успела съездить, всё разузнать и запастись необходимой литературой для своей дочери Елены, заканчивавшей школу в этом году.

О том, что Елена готовится поступать на регентское отделение, дома старались не говорить, зная гневливость неверующего отца.

— Не будет этого, запомни! — властно сказал он жене. — Хватит того, что ты меня опозорила на весь Кавказ, а дочку позорить не дам.

«Позор» же заключался в том, что подруга давно перестала носить бриллианты и богатые ювелирные украшения, подаренные ей мужем. Словом, она оказалась отступницей в той языческой среде, где на всё свои табу и предписания: в чём прилично и престижно появляться на приёмах и какие нынче в моде меха и духи. Муж подруги даже радовался, что жена не ходит с ним на светские приёмы, страшась увидеть рядом с собою «нищенку».

Между тем Елена уже окончила школу и теперь то готовилась поступать в семинарию, то бросала учебники, повторяя уныло:

— Папа всё равно ни за что не разрешит!

— А ты готовься, доченька, за послушание, — убеждала мать. — Так батюшка благословил.

Сколько же они молились тогда преподобному Сергию Радонежскому, выучив акафист святому почти наизусть!

До начала приёмных экзаменов оставалось четырнадцать дней, когда Елене приснился преподобный Сергий и сказал: «Иди ко мне». Снам Елена не доверяла и потому выкинула сон из головы. А 18 июля, на день обретения мощей преподобного Сергия Радонежского, в их город вошла кавказская война. Возле их дома разорвался снаряд, застрочили автоматы, и люди в панике хлынули в аэропорт. Самолёты брали штурмом, швыряя пачки долларов. И отец Елены заплатил немыслимые деньги, чтобы мать с дочкой улетели в Москву.

— Увози дочку, — кричал он жене срывающимся голосом, — хоть в семинарию, хоть на край света, лишь бы дочка осталась живой.

Елена улетела в Москву, в чём выбежала из дома — в одном сарафанчике. Других вещей у неё не было. И уже в самолёте она простудилась так сильно, что слегла с температурой под сорок. Готовиться к экзаменам она была не в силах, благо, что за послушание старцу изучила учебный материал заранее. Но к главному экзамену по пению она была фактически не готова. То есть музыкой Елена занималась с детства, могла пропеть с листа любую вещь и даже объехала пол-Европы, солируя в детском хоре. Но православную музыкальную культуру не усвоишь вне храма, а в церковь отец запрещал ей ходить.

Помню, как возмущали меня эти запреты и я убеждала подругу, что ребёнок всё же должен ходить в храм, пускай и тайком от отца.

— Ты совсем как моя Еленка, — возражала она. — Та тоже мне говорит: «Папа ничего не узнает. Я ему с три короба навру — на дискотеку пошла, то-сё». А зачем мне такой ребёнок, который врёт, не стесняясь, в глаза? Я ведь спрашивала батюшку, как поступить, а он велел жить по заповеди «Чти отца своего…»

И мать учила дочь почитать отца:

— Давай лучше, доченька, дома помолимся, а то папа расстроится из-за нас.

И от этой кротости домашних умягчалось сердце отца. Нет-нет, да и уступит просьбам дочери: «Ну уж ладно, сходи». И Елена тут же бежала на клирос, желая единственного — петь для Бога и славить Его всю жизнь.

К экзаменам она успела разучить с регентом женского монастыря только одну вещь — «Разбойника благоразумного». И когда Елена спела её на приёмной комиссии, все притихли: голос — дар Божий, воистину талант.

— Пойте, пойте ещё, — попросили её.

— А я больше ничего не знаю.