Золотая ветвь

Тесная связь Таммуза или Адониса со злаковыми недвусмысленно дает себя знать в описании его празднества, составленном арабским автором Х века. Описывая обряды и жертвоприношения, приносимые в различные времена года язычниками Хасрана (Сирия), он сообщает следующее: „Праздник Таммуза в середине месяца эль-Бугат (июль), то есть праздник плачущих женщин. Это праздник Та-Уза, справляемый в честь бога Та-Уза. Женщины оплакивают его, потому что хозяин жестоко убил его. Он перемолол его кости на мельнице, а затем рассеял их по ветру. Во время этого праздника женщины не едят ничего перемолотого. Они ограничивают свой рацион размоченными пшеничными зернами, зеленым горошком, финиками, изюмом и т. д.“. Та-Уз, или Таммуз, в этом описании напоминает Джона Ячменное Зерно Роберта Бернса:

Не пожалев его костей,

Швырнули их в костер,

А мясо мельник меж камней

Безжалостно растер.

Особая связь Адониса со злаковыми растениями характеризует культурный уровень, на котором приверженцы его культа находились в то исторически отдаленное время. Эти народы в течение многих веков вели оседлый образ жизни, питаясь в основном продуктами земледелия. Все, что имело жизненно важное значение для их грубых предков, — ягоды и коренья пустыни, трава пастбищ — на данном этапе очень мало занимало мысли людей, которые все более сосредоточивались на основном продукте питания — хлебе. Соответственно на передний план в их религии все более выдвигалось умилостивление бога плодородия вообще и духа хлеба в частности. Эти обряды преследовали сугубо практическую цель. Радостно приветствовать возрождение растительности и оплакивать ее увядание земледельческие народы побудило отнюдь не туманное поэтическое чувство. Основной причиной возникновения культа Адониса было чувство голода и страх перед ним.

Отец Лагранж высказал предположение, что плач по Адонису был, по существу, жатвенным обрядом, имеющим своей целью умилостивить бога хлеба, который в это время года находил смерть под ударами серпов в поле или под копытами волов на току. В то время как мужчины убивали бога, женщины, сидя дома, проливали крокодиловы слезы, чтобы смирить его вполне объяснимый гнев. Эта теория хорошо согласуется с тем фактом, что временем проведения этих праздников является весна или лето, так как именно на эти сезоны приходится жатва ячменя и пшеницы в странах, где был распространен культ Адониса. В подтверждение этой гипотезы можно привести обычай египетских жнецов, которые, срезав первые колосья, со стенанием возносили молитву Исиде. Вспомним, то многие охотничьи племена также проявляют глубокое почтение к животным, которых убивают и употребляют в пищу.

Смерть Адониса в нашем понимании символизирует не естественное увядание растительности в летний зной и в зимнюю стужу, а насильственную смерть злаков от руки человека, который сжинает их в поле, топчет на току и растирает в муку на мельнице. Можно допустить, что именно так в более поздние времена представляли себе Адониса земледельческие народы Леванта. Однако сомнительно, чтобы с самого начала он был исключительно хлебным божеством. В более раннюю эпоху скотоводы могли считать его богом нежной травы, которая пробивается после дождя и дает их тощему и голодному скоту обильный корм. А еще раньше Адонис, вероятно, служил воплощением духа орехов и ягод, которые первобытный охотник вместе со своей женой собирал в осенних лесах. Подобно тому как земледелец умилостивляет дух злаков, скотовод обращается с молитвой к духу трав и листьев, служащих кормом для скота, а охотник задабривает дух кореньев и плодов. Во всех этих случаях для умилостивления оскорбленного, разгневанного духа в ход, естественно, идут замысловатые извинения и оправдания, сопровождаемые громкими причитаниями по поводу его кончины, если в силу прискорбной случайности (или необходимости) духа умертвили да еще и ограбили. Но не следует упускать из виду, что первобытный охотник и скотовод в ту раннюю эпоху еще не имели абстрактной идеи растительности и Адонис был для них не персонификацией растительной жизни в целом, а хозяином конкретного дерева и растения. Другими словами, Адонисов было столько же, сколько деревьев и кустарников, и каждый из них мог рассчитывать на возмещение убытков, причиненных его личности или его собственности. Из года в год во время осеннего листопада первобытному человеку казалось, что каждый из этих Адонисов вместе с красными листьями умирает от потери крови, чтобы вновь возвратиться к жизни со свежей весенней зеленью.

Есть некоторые основания полагать, что персонификацией Адониса в ту отдаленную эпоху был живой человек, в лице которого этот бог умирал насильственной смертью. Известно, что у земледельческих народов восточной части Средиземноморского бассейна воплощениями духа злаков были люди, которых приносили в жертву на поле жатвы. В таком случае не лишено вероятности предположение, что в какой-то мере умилостивление духа злаков сливается с культом покойников. Считалось, вероятно, что души принесенных в жертву людей возвращались к жизни в виде колосьев, которые взошли на их крови, и во второй раз находили смерть во время жатвы. Но ведь души людей, умерших насильственной смертью, полны гнева и при первой возможности способны обрушить на убийц свою месть. Поэтому в народных поверьях стремление умилостивить души убитых людей сливается со стремлением задобрить убитого духа злаков. И как дух зерна оживает в зеленеющих побегах, так, согласно поверью, и принесенные в жертву люди возрождаются к жизни с весенними цветами, пробужденными от долгого сна нежным дыханием весны. Да, их кости упокоились в земле. Но что может быть естественней мысли о том, что из их праха пробились фиалки и гиацинты, розы и анемоны, что это кровь жертв окрасила цветы в пурпурный и розовый тона, что цветы содержат в себе частицу души принесенных в жертву людей?

После битвы при Ландене (Бельгия), самой кровопролитной в XVII веке, земля, напоенная кровью двадцати тысяч убитых, проросла летом миллионами маков, и, проходя по огромному алому ковру, путешественник мог без труда вообразить себе, что земля возвратила кровь погибших. В Афинах великий праздник поминовения усопших приходился на середину марта, когда зацветали первые цветы. Считалось, что мертвые восстают в это время из могил и бродят по улицам, тщетно пытаясь войти в храмы и жилища, которые преграждались от козней потревоженных духов веревками, стеблями крушины и насыпями. Название этого праздника — праздник цветов — как нельзя лучше гармонирует со смыслом отправляемых обрядов, поскольку греки действительно полагали, что, когда распускаются цветы, несчастные духи выползают из своих тесных жилищ. Поэтому в теории Ренана, который видел в мистериях Адониса мечтательно-сладострастный культ смерти, осознаваемой не царицей ужаса, а коварной волшебницей, завлекающей и навеки убаюкивающей свои жертвы, есть доля истины. Безграничное очарование ливанской природы, по мысли Ренана, вызывает религиозные чувства эстетически-ирреального оттенка, парящие где-то между наслаждением и болью, дремой и слезами. Грубым сирийским крестьянам, конечно, нельзя приписывать культ столь абстрактного понятия, как смерть. Но представление о возрождающемся духе растительности, возможно, слилось у них с совершенно конкретным представлением о душах умерших, которые весной возвращаются к жизни вместе с первыми цветами, нежной зеленью посевов и цветущими деревьями. Представления сирийских крестьян о смерти и возрождении природы, пройдя через их личные невзгоды, надежды и страхи, превратились в представления о смерти и воскресении людей. Глубокое влияние на понимание фигуры Адониса Ренаном, несомненно, оказало волнующее воспоминание о похожей на смерть дреме, которая сомкнула его очи на ливанских холмах, и воспоминание о сестре, которая спит в стране Адониса вечным сном, чтобы уже никогда не пробудиться к жизни вместе с анемонами и розами.