Евангелие в памятниках иконографии

В памятниках катакомбных нет ни одного изображения тайной вечери как события исторического, ознаменованного установлением евхаристии. Общее направление искусства, первоначально вращавшегося главным образом в сфере простой символики, определяло собой уже заранее и характер изображения евхаристии: она явилась под формами символическими. Рыба IΧΘΤΣ, в наименовании которой заключены пять монограмм имени Христа, Сына Божия, Спасителя, была одним из наиболее распространенных символов евхаристии [1750]. В живописи катакомб, равно как на гробничных плитах, печатях, резных камнях, лампах рыба изображается часто в связи с другими символами: хлебами, якорем, монограммой имени Христа, добрым пастырем и птичкой; иногда видим одно только начертание наименования IΧΘΤΣ, или I ΧΘΤΣ ΖΩΝΤΩΝ, I ΧΘΤΣ ΖΩΤΗΡ (= вместе с изображением двух рыб). Связь этого символа с другими в одном и том же памятнике помогает раскрытию его смысла. Особенно же важное значение в этой экзегетике имеют памятники древней письменности, в которых Христос называется рыбой, питающей верующих, рыбой евхаристической; между ними первое место должно быть отведено эпитафиям Аверкия Иерапольского и — Отунской [1751]. В отдельных случаях символическое истолкование рыбы может быть оспариваемо, но вообще евхаристическое значение ее установлено в науке твердо. Отсюда рыба со своим евхаристическим значением перешла и в средневековые изображения тайной вечери: в равеннской мозаике Св. Аполлинария (Nuovo) в лобковской псалтыри, в лицевых Евангелиях, в стенописях псковского Мирожского монастыря и других памятниках, как видно будет ниже [1752]; и так как не доказано, что первоначальное значение рыбы было в средние века забыто и что в средневековых изображениях евхаристии рыба явилась под влиянием поздних толкований XXI главы Евангелия Иоанна [1753], то, ввиду общей связи средневекового искусства с древнехристианским, мы придаем рыбе в средневековых изображениях тайной вечери то же евхаристическое значение, что и в памятниках древнехристианских. Сколь ни многочисленны памятники с изображением рыбы в период древнехристианский, однако они не обнаруживают в своих формах широты заключенной в них идеи: рыба со стоящей на ней корзиной с хлебом в катакомбах Люцины [1754] дает лишь общий намек на установление евхаристии (= хлебы) Христом (= рыба). В так называемой сакраментальной капелле [1755] рыба на треножнике, возле которого стоят корзины с хлебами, означает материю евхаристии, т. е. плоть и кровь Спасителя, данные в снедь верным. В одном из изображений этой капеллы (рис. 118), представляющем треножник с хлебами и рыбой, возле которого стоят две человеческие фигуры (одна женская с воздетыми руками), католические ученые видят намек на литургическое действие освящения хлеба и вина, но это истолкование композиции, опирающееся на авторитет де Росси, доселе составляет предмет спора [1756]. Чудо претворения воды в вино в Кане и чудо умножения хлебов также признаются символами евхаристии, равно как сосуд с молоком и двумя агнцами в катакомбах Люцины, виноградная лоза, манна. Но все это лишь одни намеки, в изъяснении которых господствует субъективизм, нередко превышающий меру научного беспристрастия [1757]. Историческая форма изображения тайной вечери ведет свое начало не от них. В искусстве катакомбного периода известны примеры изображения вечерей. Каково бы ни было внутреннее значение их, означают ли они агапы или вечери любви, вечери ли погребальные или представляют образ вечери, уготованной праведникам на небе, во всяком случае их иконографическая форма могла служить исходным пунктом для иконографии тайной вечери.

118 Фрески сакраментальной капеллы

Памятники этого изображения многочисленны в живописи катакомб и в скульптуре [1758] и со стороны второстепенных подробностей допускают множество вариантов. Типические черты (рис. 118): стол-сигма (редко овал), за которым возлежат [1759] или сидят участвующие в вечере; на столе сосуд с рыбой. Иногда при столе стоят слуги, которым участвующие в вечере отдают приказания (Irene da calda. Agape misce mi. — Катак. Маркел. и Петра); за столом иногда одни мужчины, иногда вместе с женщинами и даже детьми. Число участвующих в вечере колеблется между двумя и семью; но само по себе оно не имеет решающего значения в вопросе о значении той или друг ой вечери, и попытка Мартиньи [1760] обосновать на нем различие между вечерями евхаристическими и небесными не имеет никакого успеха. Тип изображения взят прямо с натуры. Без сомнения, внешняя обстановка христианских вечерей должна была иметь точки соприкосновения с обстановкой вечерей языческих, как это можно подтвердить сравнением христианских изображений с уцелевшими языческими вечерями [1761]: установления бытовые, обычаи ежедневной жизни, унаследованные от отцов и дедов, могут сохраняться в полной неприкосновенности, несмотря на смену религиозных убеждений. Обычай возлежания, заменивший собой древнейший обычай — сидеть за трапезой [1762], стол-сигма, хлеб и рыба на столе — все это в равной мере приличествует вообще вечерям, независимо от их внутреннего характера [1763].

119 Языческая вечеря по Беккеру

Если некоторые из языческих вечерей (рис. 119) производят впечатление веселых пирушек: роскошные костюмы, чувственное выражение физиономий, нимбы, украшающие пирующих, голова кабана на столе (Больдетти, Беккер), в отличие от скромных вечерей христианских, то это признак не настолько существенный и последовательно проводимый в искусстве, чтобы на нем возможно было обосновать общее различие между теми и другими. Основные черты остаются там и здесь одинаковыми, а трактование подробностей вечери зависит от личного взгляда художника; и если в самой практике бывали случаи, когда вечери христианские отступали от обычной нормы, то тем более возможны подобные отступления в их художественном воспроизведении. Несмотря на значительное количество древнехристианских изображений вечерей, нет среди них ни одной, которую возможно было бы принять за изображение исторического события — тайной вечери: ни в одном из них нет налицо Христа. Если предположить, что Его заменяет здесь символ (рыба), то это не будет уже изображением историческим, не будет актом благословения хлеба и вина, актом установления евхаристии. Первые изображения тайной вечери относятся к V–VI вв. и являются в той же схеме древнехристианских вечерей — агап. В мозаиках Аполлинария Нового (рис. 120) [1764], тот же стол-сигма, с хлебами и двумя рыбами на блюде; за столом возлежат — Сам Христос в обычных одеждах, в крестообразном нимбе, с бородой, с величаво-красивыми чертами лица, и одиннадцать апостолов. Чиампини видел в этом изображении вечерю в доме Лазаря [1765]; но в нем нет тех признаков, которые отличают эту вечерю в памятниках древности: нет ни сестер Лазаря, ни самого Лазаря; число учеников одиннадцать также не согласуется с другими памятниками. Само местоположение этой композиции заставляет видеть в ней тайную вечерю. Располагая изображения по стенам храма, мозаист придерживался определенной мысли: на одной стене он сгруппировал те из евангельских событий, которые, по его мнению, свидетельствуют о величии Христа, — это чудеса; на другой стене он поместил в строго хронологическом порядке историю страданий Христа. Изображение вечери, о котором идет речь, находится перед молитвой Христа в саду Гефсиманском; следовательно, оно должно быть изображением тайной вечери. Лишь одна подробность может вызвать возражение: число учеников Христа на тайной вечере было двенадцать, здесь же только одиннадцать; в этом отношении наше изображение ближе подходит к XVI гл. 14 ст. Евангелия Марка; но так как, с одной стороны, ев. Марк ничего не говорит об участии Самого Христа в этой вечере, а с другой, наше изображение представляет полное сходство с изображением тайной вечери в памятниках византийских, то мы и признаем его за один из древнейших образцов именно этой вечери.