Пасха Красная

Вошла и удивилась — все было таким родным и знакомым, что она стала тихонько подпевать церковным распевам. Возвращаясь из храма, она достала из почтового ящика письмо, в котором извещалось, что ее отец священник Гавриил, расстрелянный по статье 58, посмертно реабилитирован.

Таких историй сегодня много, но не сразу открывается, как и по чьим молитвам вошла в храм нынешняя Россия, а с нею трое оптинских братьев, принявших мученичество за Христа.

Отец Василий начал ходить в церковь со второй половины 1984 года. А об иноке Ферапонте известно, что в 1987 году он уехал из Красноярского края в Ростов, ибо в его родных местах на многие сотни километров вокруг не было ни единого храма: «Мама, — говорил он дома, — где нет храма, там нет жизни». Но семья была тогда еще неверующей, и мысль о переезде куда-то ради храма казалась несерьезной. В том же 1987 году будущий инок Трофим уехал из дома в Алтайский край, и вскоре его уже видели в храме г. Бийска в стихаре чтеца.

К сожалению, нам неизвестно, как все трое пришли к вере. Но общеизвестно, что в 80-е годы Церковь была еще гонима, причем главный удар был обращен на молодежь. Расчет был простой — в храм тогда ходили одни старушки, и предполагалось, что православие вымрет естественной смертью, если отсечь от Церкви молодежь. И чтобы убедиться в прицельном характере гонений, достаточно было попытаться попасть в храм на Пасху, а уж тем более в московский Богоявленский собор, куда еще студентом ходил о. Василий. Оцепление в несколько рядов — милиция, дружинники и люди в штатском из органов. Но если бабушек на службу все же пускали, то стоило появиться студенту, как начиналось некое коллективное беснование. Пожилые дружинники с незавершенным начальным образованием дружно срамили студента за «темноту». Комсомольцы с криком: «Бога нет!» — фотографировали, а люди в штатском составляли досье. Студента из института потом, как правило, исключали, и автор этих строк свидетельствует — как раз в те годы был исключен из МФТИ однокурсник моего сына, и исключен лишь за то, что ходил в храм.

Однажды спортивное начальство Игоря вызвали в органы и показали досье на капитана сборной МГУ Рослякова. Игоря после этого с капитанов сняли. И все же до поры ему везло — страной тогда руководили безбожники, поклонявшиеся идолу по имени «спорт». И знаменитым спортсменам прощалось то, чего не прощали простым смертным. А Игорь был знаменит.

Газеты печатали его фотографии, называя игроком номер один. Вспоминается, что стало неловко при виде фотографии в «Известиях» — обнаженный торс спортсмена без нательного креста на груди. «Да нет, Игорь с крестом, — возразили члены команды. — Просто на соревнованиях он его прятал под шапочку». Приходилось прятаться, скрывая веру. И в Покаянном каноне послушника Игоря, написанном сразу после ухода из мира, есть горькие строки об этом вынужденном внешнем отречении: «Оставив свет истины, незаметно стою во тьме, яко Петр, страха ради, творю огнь мудрования своего…» И дальше: «Греюся огнем страстей своих, во дворех чуждих обретаюся, окаянный». Отречение апостола Петра, скрывающего свою веру у костра во дворе претории — это почти сквозной образ многих стихир, а иначе — образ жизни тех лет.

Вот факты того времени. Московский поэт Александр Зорин собирает среди православных, а в том числе и среди друзей о. Василия по храму, деньги на адвоката: в тюрьме Володя. Его посадили лишь за то, что он со своими крестными детьми совершил паломничество по святым местам, а это уже «религиозная пропаганда среди детей». Знакомых Володи по очереди вызывают в КГБ, и среди них идет спор на тему Петрова отречения: скрыть свою веру, если вызовут? Или ответить как Танечка Зорина, жена поэта: «Делайте со мной, что хотите, но своих детей я воспитывала и буду воспитывать в православной вере». Ответ достойный, но дорогостоящий — у Саши тут же рассыпали набор уже готовой к печати книги. И он потом долго работал на стройке разнорабочим — рыл канавы и писал только в стол:

Готовлюсь к худшим временам. Боюсь, что истину предам, Как Петр, что поневоле струшу. Готовлюсь. Укрепляю душу.

За веру в Бога могли лишить и куска хлеба и свободы. Но православие уже стало для Игоря смыслом жизни, и он не давал себе послабления Великим постом даже со скидкой на чемпионат Европы. Вспоминают, что на чемпионатах спортсменов кормили в основном изобильной мясной пищей, а Игорь довольствовался в пост хлебом с чаем, радуясь, если в меню есть гречневая каша. Вот запись из его дневника: «14–19 апреля 1988 г. Тбилиси. Пять игр. Пост. Познал опытно слова Давида: колени мои изнемогли от поста, а тело мое лишилось тука. Господи, спаси и сохрани!»

Рассказывает мастер спорта Андрей Янков: «На зарубежных играх команду осаждали поклонницы, и после игр мы шли в бар потанцевать с девушками или смотрели телевизор. А Игорь сидел один в своем номере, читал или слушал по кассетнику православную музыку.

Кажется, в Венгрии мы жили в одном номере. „Игорь, — говорю, — а как бы почитать этих „врагов народа“?“ Он тут же достал из-под подушки и дал мне уж не помню какую книгу. „А как бы, — говорю, — провезти это домой и дать почитать нашим?“ — „А вот так“, — отвечает. Снял с книги обложку, сжег ее в ванной, а текст вложил в корочки книги типа „Учебник тренера“. В общем, по-всякому прятали и провозили. Игорь себе тогда Библию за границей купил и тайно провез — это ведь запрещалось».

А мать о. Василия вспоминает, как сын привез ей из Чехословакии четыре фужера в подарок. «Да ведь шесть положено», — сказала она сыну, — «Денег не хватило», — ответил он, доставая из дорожной сумки писанную на ткани икону Пресвятой Троицы. Ткань при досмотре на таможне сквозь сумку не прощупывалась, а от киота, как ни жаль, пришлось отказаться.

В зарубежных поездках команду сопровождали люди из органов, и досье на православного спортсмена росло. Когда в 1986 году должен был состояться чемпионат по ватерполо в Канаде, то к общему изумлению игрока номер один не включили в сборную страны по причине: «невыездной». Мать вспоминает, что сын тогда две недели пролежал в своей комнате, отвернувшись лицом к стене. Это был момент выбора — православие или карьера и громкое имя не только в спорте, но и в журналистике. А журналист он был одаренный, и как раз в ту пору его пригласили на работу в «Литературную газету» и в «Комсомольскую правду». От этих лестных, как считалось тогда, предложений он отказался наотрез, сказав другу: «Я знаю, как там пишут, и не хочу лгать». Отныне он писал только в стол, довольствуясь весьма скромным заработком за участие в периферийных турнирах. Словом, в выборе — крест или хлеб, он выбрал крест.

Годы гонений породили не только исповедников, но и околоцерковных диссидентов, столь увлеченных борьбой с КГБ, что поиск «гэбэшников» теперь уже в Церкви стал для них, похоже, смыслом всей жизни. Скучно им с Богом — без митингов скучно. Покойный митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев) еще в годы гонений предупреждал о великой опасности, когда борьба со злом вовлекает человека в поток зла.

Господь хранил о. Василия от этой опасности, и само его обращение к Богу произошло в семье с той высокой православной культурой, что складывается не только из личного духовного опыта, но из потомственного опыта поколений, послуживших нашей Церкви в монашеском и священническом чине. Вспоминают, что еще в миру Игорь говорил: «Я люблю, чтобы мною руководили». И Господь дал ему такого руководителя — старшего преподавателя факультета журналистики МГУ Тамару Владимировну Черменскую. Они подружились, и вскоре далекий еще от Бога студент-второкурсник стал своим человеком в этой православной семье.

Рассказывает Тамара Владимировна: «Игорь был из простой рабочей семьи и, помню, любил советоваться: „Что интересного почитать?“ Студенты в те годы увлекались дзенбуддизмом, и с Запада шел поток философской литературы, замешанной на оккультизме. Я постаралась, чтобы этот яд не коснулся души Игоря, благо, что при его потребности советоваться сделать это было легко. В нем была чуткость ко всему — до озноба.