Письма Баламута

Причины такой нашей деятельности очевидны. Во-первых, на объединение прихожан следует нападать, так как объединяются они по месту жительства, а не по сходству, а это приводит людей разных классов и психологий к тому единению, которого хочет Враг. Конгрегационный же принцип может каждую церковь запросто превратить в некий клуб, а если все сложится удачно, — в кружок или фракцию. Во-вторых, поиски подходящей церкви склоняют человека к критике там, где Враг хочет видеть его Своим учеником. Врагу желательно, чтобы мирянин в церкви был действительно критичен, то есть не принимал ложного и бесполезного, и при этом совершенно некритичен — не судил и не рядил, а доверялся немудрствующему, смиренному приятию того животворящего начала, которое несет ему церковь. (Ты видишь, как Он унизительно бездуховен и безнадежно вульгарен?) Приводит это к тому, что простейшие слова очень многое могут сказать человеку и его душе (что прямо противоречит нашей политике). Любая проповедь или книга, воспринимаемые человеком с таких позиций, для нас очень опасны. Так что возьмись за дело поэнергичнее и как можно скорее пошли этого дурака по ближайшим церквам. Твое последнее донесение никак нельзя признать удовлетворительным.

Воспользовавшись нашей служебной картотекой, я присмотрел для него две соседние церкви. У каждой свои особенности. В одной из них священник так долго и старательно разбавлял веру водой, чтобы сделать ее более доступной для скептического и трезвомыслящего прихода, что теперь он шокирует прихожан неверием, а не они его. Во многих душах он успел подорвать веру. Восхитителен и его метод служения. Чтобы избавить мирян от «трудностей», он многое вычеркнул и теперь, сам того не замечая, все крутится и крутится по малому кругу своих любимых пятнадцати песнопений и двадцати чтений, а мы можем не бояться, что какая-нибудь истина, доселе незаметная ему и его приходу, дойдет до них через Писание. Но, возможно, твой пациент недостаточно глуп для этой церкви или пока еще недостаточно глуп.

Во второй церкви служит отец Игл. Людям трудно понять широту его взглядов: в один день он почти коммунист, в другой — недалек от какого-то теократического фашизма: в один день он тяготеет к схоластике, но в другой вообще готов отрицать человеческий разум; в один день занят политикой, в другой — заявляет, что все государства мира сего «уже осуждены». Мы, конечно, видим нить, связующую все это воедино: ненависть. Этот человек может проповедовать лишь то, что шокирует, огорчит, озадачит или унизит его родных и друзей. Проповедь, приемлемая для них, была бы для него такой же пресной, как поэма, которую можно читать вслух. Кроме того, у него есть многообещающая черта — нечестность. Мы побуждаем его говорить: «Церковь учит, что…», когда в действительности он подразумевает: «Я почти уверен, что недавно прочел это у Маритена или еще у кого-то». Но должен предупредить тебя об одном его совершенно фатальном дефекте: он верит. А это может все испортить. Однако у обеих этих церквей есть одна общая хорошая черта — они тяготеют к группировкам. Я, кажется, уже предупреждал тебя, что, если твоего подопечного не удается удержать вне церкви, его надо активно привлечь к какой-нибудь группировке вокруг нее. Я не имею сейчас в виду различий в вероучении — в этом плане чем он прохладнее, тем лучше. Творя зло, мы вовсе не намерены опираться на их догматы. Самая же потеха возникает, когда удается возбудить ненависть между теми, кто говорит «месса», и теми, кто говорит «служба», в то самое время как ни одна сторона, ни другая, вероятно, не способна установить разницу между учениями Хукера и Фомы Аквината так, чтобы объяснения вытерпели хотя бы пятиминутную критику. Все несущественные детали — свечи, облачение клира и прочее — прекрасная почва для такой деятельности. Мы уже порядком выветрили из сознания то, чему учил этот невыносимый Павел, толкуя о пище и других пустяках, а именно: человек нещепетильный должен уступать человеку щепетильному. Ты думаешь, люди понимают, как применять это в жизни? Казалось бы, один преклонит колени и перекрестится, дабы не смутить своего брата, а другой воздержится от этих знаков благочестия, дабы не склонить брата к идолопоклонству. Так оно и было бы, если бы не наша неустанная работа. Без нее разница в обычаях английских церквей стала бы, чего доброго, причиной и рассадником милосердия и смирения.

Твой любящий дядя Баламут.

Письмо семнадцатое

Мой дорогой Гнусик!

Тот пренебрежительный тон, с которым ты говорил об обжорстве как способе ловли душ, обнаруживает лишь твое невежество. Одно из величайших достижений последнего столетия — то, что люди перестали об этом думать. Во всей Европе ты вряд ли найдешь хоть одно место, где произносили бы проповеди на эту тему, или человека, чья совесть бы этим мучилась. В значительной степени мы достигли этого, сосредоточив свои усилия на чревоугодии излишества. Насколько мне известно из наших протоколов (а тебе, надеюсь, от Лизоблюда), мать твоего пациента — прекрасный тому пример. Она удивилась бы (я рассчитываю, что однажды она и впрямь удивится), если бы узнала, что вся ее жизнь порабощена этой разновидностью чувственности, а скрыто это от нее потому, что ест она мало. Но какое нам дело до количества, если можно использовать человеческий желудок и вкус для развития недовольства, нетерпимости, немилосердия и эгоизма!

Эта дама в надежных руках. Для официантов и гостеприимных хозяев она — сущий ужас. Она всегда отказывается от того, что ей предлагают, и говорит с легким вздохом и полуулыбкой: «Ах что вы, мне ничего не надо, кроме чашечки чая, не крепкого, но и не слишком жидкого, и малюсенького хрустящего сухарика…» Ясна тебе суть? Ей хочется съесть меньше и стоит это дешевле, чем то, что ей предлагают, и потому она никогда не воспринимает как чревоугодие свою настойчивость, сколько бы хлопот ни доставила она другим. Балуя свой аппетит, она уверена, что упражняется в умеренности. В переполненном ресторане она вскрикивает при виде блюда, которое ставит перед ней усталая официантка, и говорит: «Ах, зачем мне столько! Уберите это и принесите примерно четверть…» Если бы ее спросили, она бы сказала, что поступает так из бережливости. А в действительности она это делает потому, что та особая утонченность, которой мы ее поработили, раздражается, если видит больше еды, чем ей в данный момент хочется.

Подлинное значение спокойной, скромной работы, которую годами проводил Лизоблюд, можно оценить по тому, в какой степени ее желудок сейчас господствует над всей ее жизнью. Пациентка в том состоянии, которое мы назовем «мне бы только хотелось». Ей бы только хотелось как следует заваренный чай, или как следует сваренное яйцо, или кусочек как следует поджаренного хлеба. Но она никогда не находила ни прислугу, ни друзей, которые могли бы сделать эти простые блюда «как следует», ибо за ее «как следует» открывается ненасытное требование точных и почти неосуществимых вкусовых удовольствий, которые, как ей кажется, она испытала в прошлом. Это прошлое она описывает как времена, «когда еще можно было найти хорошую прислугу», но мы-то знаем, что тогда ее вкусы просто было легче удовлетворить и она предавалась иным усладам, ставившим ее в меньшую зависимость от обеденного стола. Тем временем ежедневное разочарование приводит к ежедневному растущему раздражению, кухарки отказываются от места, дружеские чувства охладевают.

Если Враг когда-нибудь и заронит в ней смутное подозрение, что она слишком интересуется едой, Лизоблюд парирует это, внушая, что ей безразлично, что она сама ест, но ей нужно, чтобы «мальчик мог полакомиться». В действительности ее жадность была главной причиной его неприязни к дому в течение многих лет.

Однако наш подопечный — сын своей матери. И ты, упорно работая на других фронтах, не должен пренебрегать чревоугодием. Поскольку он мужчина, его вряд ли можно поймать на крючок «мне бы только хотелось». Мужчин лучше всего искушать с помощью их тщеславия. Пусть считают себя большими знатоками еды и гордятся тем, что им удалось найти единственный в городе ресторан, где жаркое умеют приготовить «как следует». То, что начинается с тщеславия, легко превратить в привычку. Но как бы ты ни взялся за дело, самое главное — привести его в такое состояние, когда неудовлетворенная тяга, неважно — к шампанскому или к чаю, к рыбному деликатесу или к сигарете, — «выводит из себя». Тогда его милосердие, справедливость и послушание будут всецело в твоей власти.