Взгляд

Еще один пример. В социалистической Венгрии один еврей был арестован и судим по обвинению в сионизме. Политическая полиция этой страны была печально известна своими методами даже в рамках социалистического лагеря. Следователь попался старательный, еврей перенес страшные пытки и получил семь лет. Отсидев, репатриировался в Израиль. Однажды, идя по улице, он встретил… своего следователя. Бывший зэк подал против него судебный иск в установленном законом порядке. За что судить? Обвиняемый действовал по закону, в интересах государства, которому тогда служил. Судить за бесчеловечность? За преследование евреев? Сионистов? Как соотносятся справедливость и закон в таких случаях, со сменой режима? Чему отдать предпочтение, чем руководствоваться при этом?

В Торе можно найти ответ на эти вопросы. И сказал Всевышний: “Вопль [жалующихся] на Содом и Гоморру стал велик, и грех их [жителей] очень тяжел. Сойду и посмотрю: если они поступали так, как [слышу Я] в вопле [жалующихся] на них, восходящем ко Мне, тогда — конец им! Если же нет — узнаю” (Брейшит, 18:20,21). В нашей традиции много внимания уделяется законам Содома, их бесчеловечной рациональности и жестокости. В этом городе судили по закону! Результаты проверки Всевышним нам хорошо известны.

Более того, во времена Ноя Творец решил, что законы, установленные людьми, бесчеловечны. Он послал на землю очищающие воды потопа — с тем, чтобы исчезли те, кто совершает преступление по закону.

Справедливость существует, она выше формального закона, принятого людьми. В состоянии ли человек найти ее путем размышлений или интуитивно?

Может быть, мы должны оставить это Судье всей земли? Вопросы эти сложны и всегда будут в определенной мере открытыми, но направление поиска очевидно.

Тоталитаризм и демократия

Cлова-клише, широко используемые в обыденной жизни, в том числе в средствах массовой информации, в результате частого употребления обычно постигает печальная участь: их начинают применять либо неточно, либо вовсе неправильно. Это произошло и со словом демократия, которое является сегодня одним из самых расхожих в нашем лексиконе. Свое подобострастное и трепетное отношение к нему спешат подчеркнуть не только индивидуумы, но и целые общественные группы, и даже многие государства, в том числе такие, как Северная Корея, которая беззастенчиво именует себя КНДР — Корейской Народно-Демократической Республикой. В совсем недавние времена во всех странах соцлагеря это слово имело совершенно иной смысл, и его постигла та же участь, что и слово мир в устах генеральных секретарей ЦК КПСС. Такова судьба подобных слов-штампов: их произносят, не задумываясь об их подлинном значении, а лишь заявляя о своей благонамеренности в угоду политической моде. Есть, однако, и слова-клише негативного характера, которые мы привыкли повторять, также не задумываясь над их смыслом. Тоталитаризм, к примеру, — слово нехорошее, никто не хочет быть приверженцем тоталитаризма. А вот армия сегодня — народная или освободительная, на худой конец — армия обороны. Мы настолько отвыкли задумываться над своими словами, что нас не коробит даже словосочетание оружие мира. Как видно, позитивная или негативная окраска в наших глазах различных понятий может и не соответствовать их действительным значениям.

Это явление легко объяснимо, если проследить за тенденциями общественного развития последнего столетия. Двадцатый век перевел систему моральных ценностей в область пропаганды. Термины, которые активно эксплуатируются различными политическими структурами (как правило, господствующими), должны были найти свое место в новоязе, гармонично вписаться в него. Беда в том, что в тот момент, когда слово занимает отведенную ему ячейку в лексиконе пропагандиста, на газетной странице или в словаре диктора, оно теряет свое истинное значение и переходит в разряд клише. Можно посвятить целую диссертацию словам, утратившим первоначальный смысл; тысячи из них уподобились разноцветным флажкам в руках демонстрантов: тот, у кого в руках наш флажок, — хороший, а тот, кто несет не наш, — плохой, словно цвета сами по себе могут быть хорошими или плохими. В одних случаях уход от подлинного значения термина носит всеобщий характер, в других — региональный, но, так или иначе, им, обессмысленным, пользуются весьма активно.

Понятия, независимо от первоначально заложенного в них смысла, обслуживают цели тех, кто их использует: позитивные призваны возвеличить, негативные — дискредитировать. При этом один и тот же термин — к примеру, социализм или марксизм — в одном месте воспринимается со знаком плюс, в другом — в результате того же смыслового выхолащивания — со знаком минус. В США для того, чтобы сделать кому-нибудь гадость, достаточно намекнуть: этот человек — коммунист, — дав тем самым понять, что с ним не стоит иметь дела, ведь, как известно каждому американцу, единственное занятие коммуниста — подрывная, антигосударственная деятельность. Очередное слово, ставшее модным термином, появилось на Западе и ныне распространилось на весь цивилизованный мир: терпимость. Сегодня оно имеет только положительную коннотацию. Слово, противоположное ему по значению, — экстре-мизм, — стало почти непристойным. Неважно, какие позиции ты занимаешь, — если ты экстремист, это, вне всякого сомнения, плохо. И названный так человек уже несет на лбу каинову печать.

Одним из наиболее податливых и гибких в этом отношении является слово демократия. Что такое демократия? Разница между классической древнегреческой и современной демократией — к примеру, американского типа — тем более ощутима, что прослеживается практически на всех смысловых уровнях. Так, в Афинах, на родине классической демократии, только незначительная часть населения непосредственно участвовала в формировании законодательной и исполнительной властей. Люди, не входившие в сословие граждан, и рабы вообще не имели гражданских прав, в том числе права голоса, долгое время там действовал имущественный ценз — таким образом, во времена расцвета афинской демократии лишь около десяти процентов жителей города имели право решать его судьбу.

Так было не только в Афинах времен Сократа или Перикла, но и в Швейцарии, причем до самых последних лет. Весьма примечателен тот факт, что в этом общепризнанно демократическом государстве до недавнего времени женщины не имели права голоса. Оказывается, общества, в которых определенная часть населения не имеет избирательных прав, тоже могут считаться демократическими.

С другой стороны, уже с древних времен в тех государствах, недемократический характер которых ни у кого не вызывал сомнений, возникали островки демократии — совсем незначительные в количественном отношении группы, внутри которых сохранялось относительное равноправие.

Очевидно, что ни при каких условиях не может быть создано сообщество, в котором были бы уравнены в правах все без исключения. Ведь даже в странах с образцовой демократией пятилетних детей никто не допустит для участия в голосовании. Кроме того, хотя в демократическом государстве каждый совершеннолетний гражданин имеет право выразить свое мнение и в соответствии с ним проголосовать, многие, как это ни парадоксально, не имеют ни малейшего представления о том, за что, собственно, они голосуют, и в этом отношении немногим отличаются от пятилетних. В некоторых африканских странах подавляющее большинство граждан не умеют читать и писать и поэтому вместо бюллетеней опускают в избирательную урну фотокарточки кандидатов.

Демократия — это не более чем абстрактная идея, полная реализация которой невозможна. Но чем, в таком случае, вызвана ее популярность, на каком основании мы утверждаем, что эта распространенная модель общественного устройства является самой справедливой? Ведь при решении вопросов такого рода требуются, как минимум, не меньшие ясность и определенность, чем при решении любых задач в повседневной жизни. Не только к хирургической операции, но и к покупке пары брюк неплохо бы основательно и всесторонне подготовиться. Как в том, что касается операций на сердце, так и в вопросах кройки и шитья невозможно считать все точки зрения заслуживающими внимания в равной степени. При обсуждении покроя платья мнение одной швеи оказывается куда более весомым, чем трех профессоров философии. Мастерим ли мы дубовый стол или строим мост, запускаем спутник в космос или варим суп, нам не обойтись без компетентного заключения специалиста. Ни в одном из этих случаев не прибегают к голосованию.