Дипломатическое развязывание русско-японской войны 1904-1905 годов

К концу первой недели парижских переговоров Делькассэ удалось нащупать выход из маньчжурского тупика. Лондон затормозил дело, настаивая на "сеттльментах". Теперь (21 января) у Делькассэ было уже "ясное" заявление Мотоно, что "его правительство отказывается требовать их учреждения". Лондон говорил, что пункт о "неприкосновенности" Китая не есть непреодолимое затруднение. Теперь и Мотоно снижал тон и толковал только о том, что это вопрос "главным образом самолюбия": "Японское правительство, перед лицом страны, дорожит получить, пусть хотя бы вне статей договора, формулу, пусть общую, даже хоть что-нибудь неопределенное, но хоть что-нибудь". А Лэнсдоун теперь же (21 января) отказался от скептицизма в отношении "неудовлетворительных" объяснений Бенкендорфа по поводу двусмысленной оговорки в декларации 8 января об "открытых дверях" и признал их "удовлетворительными" (и в Синей книге вместо "не предрешая условий" впоследствии появилась фраза: "независимо от того" и т.д.) +77. С другой стороны - Ламсдорф готов был дать новое "подчеркнутое" заявление о соблюдении трактатных прав в Маньчжурии, но считал "очень стеснительным какой-либо намек на неприкосновенность Китая" в момент, когда с Китаем переговоры еще не закончены (17 января), а Делькассэ успел (19 января) предложить выпустить "торжественную декларацию", которая разрешила бы маньчжурский вопрос снятием двусмысленной оговорки и, удовлетворив Лондон, лишила бы Японию его поддержки, а тогда договор мог бы ограничиться одной Кореей, но уже без всякой нейтральной зоны. Таким образом, теперь, казалось, нужно было только изобрести такую формулу, которая удовлетворила бы всех и которую Ламсдорф мог бы протащить в Петербурге у царя. Ламсдорф опасался, что "торжественную декларацию" ему будет труднее провести, чем "какую-либо неопределенную (vague) формулу, соответствующую идее о неприкосновенности Китая, но не обещающую ее" в самом договоре. Он просил Делькассэ (22 января) "ответить желаниям Японии" посредством какого-нибудь "редакционного ухищрения" +78. Ему казалось, что "почва для дискуссии расчищается все больше и больше", и он настаивал на "быстром" указании относительно "характера полномочий" Мотоно и на "необходимости действовать быстро".

А на деле оказалось, что, достаточно завлекши противника, Мотоно теперь стал пятиться назад. Четыре часа подряд просидел Делькассэ с ним 23 января и узнал, что, во-первых, Мотоно не может дать "более полных сведений", чем данные им раньше; во-вторых, впечатление его от пункта "о неиспользовании Кореи в стратегических целях" "менее благоприятно, чем раньше": "...отказываясь от влияния своего в Маньчжурии", Япония считает "вопросом своего самолюбия" не ограничивать себя в Корее; в-третьих, что "лично" "он не думает, чтобы его правительство настолько держалось за уничтожение пункта о "стратегических целях", чтобы сделать из него conditio sine qua non соглашения". Главное же, Мотоно "не скрыл, что его кредит ограничен", хотя и просил: "...если вы что-нибудь получите из России, сообщите мне, я буду поступать так же" +79. В результате из всех объяснений, возражений и формулировок Делькассэ в беседах с Мотоно за истекшие 10 дней в Токио были в курсе всей дипломатической работы противника; а о том, что происходило между Токио и Лондоном в этом отношении, ровно ничего не узнали ни в Париже, ни в Петербурге.

При таких условиях Ламсдорф перешел к составлению проекта ответа на ультиматум. Руководствуясь всем тем, что говорил Мотоно, он исходил теперь из трех положений: вопрос о "формуле" по Маньчжурии "решается" вводом в соглашение заявления, аналогичного общей декларации от 8 января; исключение статьи о зоне явится "в последний момент" "ценой сохранения" пункта о "стратегических целях"; этот последний надлежит и возможно, как явствовало из слов Мотоно, удержать именно этой ценой" +80.

Что дело уже не так безнадежно, показал Делькассэ и зондаж в Лондоне. 24 января Лэнсдоун встретил Камбона выражением радости по поводу "возвращения Ламсдорфа к руководству дипломатическими делами Дальнего Востока", что это "улучшит положение", хоть он и "не уверен, что Япония, которая чувствует себя готовой и произвела большие расходы, не окажется требовательной". России надо отступиться от "зоны" и "сеттльментов"; хотя все декларации России о "неприкосновенности" Китая "удовлетворительны", но Япония "вероятно" потребует "двустороннего акта". Ясно, что напоминание об уже снятых с дискуссии самой Японией "сеттльментах" было той ценой, которую Лэнсдоун ставил французам за возможное примиряющее участие Англии. А так как в отношении зоны уже решено было уступить японцам, Делькассэ оставалось использовать "добрые услуги" Лондона в вопросе о "неприкосновенности" Китая +81. Лэнсдоун не только ни намека не сделал на двухнедельный срок, а еще указал и пункт, на который Англия и Япония смотрят различно. Но когда Камбон (27 января) обратился к Лэнсдоуну с прямым предложением втроем - Англия, США, Франция - предложить в Токио эти "добрые услуги и умеряющий совет", Лэнсдоун ушел в скорлупу: ему нужно знать "характер ответа, который пошлет Россия на японскую ноту" +82.

А "характер ответа" в Петербурге назначен был к обсуждению на совещании 28 января. Накануне Николай принял германского посла и имел с ним долгую беседу ("впервые на немецком языке", что тут же злорадно и отметил Вильгельм). Николай жаловался на "вероломную" политику Англии одинаково в отношении России и Германии и, в ответ на реплику посла, что "отсюда видно, где находятся подлинные друзья", заметил, что "познаются они в серьезные времена": "Вот если бы мы держались заодно втроем (т.е. с Францией. - Б.Р.), это была бы великая гарантия". Это был более чем прозрачный намек. Но из Берлина на этот намек не последовало никакого отклика. В совещании 28 января Николай не участвовал, а потом принимал участников его для доклада, каждого поодиночке. Прошла программа Ламсдорфа, составленная по рецепту парижских переговоров: статья о нейтральной зоне была исключена вовсе (вопреки возражениям Абазы), статья о признании трактатных прав "Японии наравне с прочими державами" в Китае включена (очевидно, в угоду Лондону) без оговорки о "сеттльментах", а статья 5 о "неиспользовании Кореи в стратегических целях" включена полностью (как согласовано было у Делькассэ с Мотоно в Париже) +83.

Не зная еще "характера русского ответа", Лэнсдоун 29 января имел беседу с Гаяси по двум пунктам. Она носила характер последней проверки сил. Японцы в ультиматуме от 13 января требовали признания "только" "территориальной неприкосновенности Китая", между тем как применительно к Корее говорилось о "независимости и территориальной неприкосновенности"; то же было выражено и относительно Китая в японском проекте от 3 ноября 1903 г.: не требует ли теперь Япония "чего-то меньшего"? Гаяси, оказывается, не обратил внимания на этот пункт, но не придает этому значения: и одна "неприкосновенность" исключает уже как аннексию, так и протекторат. Во-вторых, как отнеслась бы Япония к "усилиям держав найти решение, приемлемое для обеих сторон без ущерба для достоинства"? Не дожидаясь ответа Гаяси, Лэнсдоун сам напомнил о 1895 годе и прибавил, что Японии, как он вполне понимает, "ничего не остается, как настаивать на буквальном удовлетворении ее требований хотя бы ценой войны". Гаяси оставалось только подтвердить: "двустороннее соглашение" о Маньчжурии и никаких "деклараций", только "полное принятие японских предложений может предотвратить войну", "нет больше мирной партии в Японии!" +84 Лэнсдоун был теперь хорошо подготовлен к возможному повторному обращению из Парижа: он бессилен сделать тут что-нибудь! "На всякий случай" теперь же (30 января) Лэнсдоун подвинтил и еще один винтик: он предупредил Ч. Скотта, что "нам, конечно, невозможно позволить хоть одному судну Черноморского флота принять участие в военных операциях", так как это будет "катастрофично для Англии и России".

Тем временем, 23 января, когда в Париже Мотоно вдруг сжался в объяснениях с Делькассэ и когда, заведомо для Токио, только и могла начаться работа Ламсдорфа "вокруг царя и Алексеева" - из Токио через посредство Курино началась бомбардировка Ламсдорфа запросами, когда же будет дан русский ответ. В течение шести дней, пока шли выработка его текста и сношения с Алексеевым, Курино ставил Ламсдорфу этот вопрос четыре раза. Последний раз он был поставлен 1 февраля, через три дня после совещания министров, когда текст ответа еще не был утвержден Николаем. Текст ответа был утвержден 2 февраля и отправлен на другой день в двух экземплярах телеграфом в Токио непосредственно и через Порт-Артур. 4 февраля об отправке ответа извещен был официально и Курино. Тогда навстречу русскому ответу, не дожидаясь его, 5 февраля Комура телеграфировал Курино "прекратить настоящие бессодержательные переговоры", "ввиду промедлений, остающихся большей частью необъяснимыми", и прервать дипломатические сношения с царским правительством. Телеграмма Розену от 3 февраля была задержана на японском телеграфе в Нагасаки и доставлена Розену в Токио только 7 февраля - после разрыва +85.