Разумные основания для веры

Учение Фрейда также представляет собой некий мифологический и религиозный суррогат. Особенно ясно это становится тогда, когда сам Фрейд обращается к мифу в своих работах. Часть важнейших в его теории понятий никак не связана с поддающимися проверке экспериментами или наблюдениями, но требуют только веры в интуиции самого Фрейда. Так, для «доказательства» в высшей степени оригинального утверждения, что всякий маленький мальчик жаждет убить отца и жениться на своей матери, используется лишь ссылка на греческий миф об Эдипе. Такой прием весьма характерен для Фрейда. Многие положения, содержащиеся в его работах, подтверждаются не фактическими данными, а примерами из мифов и литературных произведений. Благодаря такому способу аргументации, его учение гораздо больше похоже на богословскую систему, чем на научную теорию. Подобно Марксу, Фрейд видел в себе нового пророка, свыше предопределенного лидера, которого предают ближайшие друзья и оппонентами которого могут быть только шарлатаны, напичканные предрассудками. Хотя произведения Фрейда во многих отношениях оригинальны и плодотворны, они все несут на себе печать теологии и мифологии. Он, как и Маркс, прежде всего откликался на нараставшую с конца прошлого века потребность в новых жизненных основах, утверждающих осмысленность и значимость жизни без Бога.

Разумность веры

Вопрос о Боге встает сегодня для людей не столько в традиционной форме: «Есть ли Бог?", сколько в виде: «Есть ли смысл жизни?» Вера в Бога связана с основным устремлением человека — его тоской по смыслу. Бог — это разумная основа надежды и уверенности человека в том, что его жизнь имеет цель и смысл.

Чтобы прояснить это, Петер Бергер использует такой пример: маленький ребенок просыпается ночью, испугавшись страшного сна, и обнаруживает, что он окружен темнотой. В ужасе зовет он мать, чтобы успокоиться, уверившись в ее присутствии. Она передает ребенку свою любовь и уверенность в том, что никакой опасности нет. Она убеждает его, что все в порядке и бояться нечего; ребенок успокаивается и засыпает.

Это простой случай из повседневной жизни, но в связи с ним возникает более глубокий вопрос. Можно ли оправдать то ощущение уверенности, которое инстинктивно создает у ребенка мать? Разве реальность заслуживает нашего доверия? Разве человеческая склонность предполагать, что мир в порядке и даже милосерден (а это допущение сопровождает многие наши поступки), действительно чем-то обоснована? Как человек, верующий в Бога, я думаю, что да. Сам Бог поддерживает в нас то чувство уверенности и доверия к реальности, которое постоянно сопровождает нас в наших поступках. Например, это чувство присуще матери, утешающей ребенка. Если бы Бог не существовал, для такой уверенности не было бы никаких оснований. Но если Он есть, то ситуация оказывается совершенно иной [4].

Рядом с этой уверенностью в том, что реальность заслуживает доверия, стоит постоянная склонность человека надеяться. Все мы — дети надежды, задумывающиеся о будущей жизни, которая является нашей целью. Вот как выразил эту мысль Блез Паскаль:

«Мы никогда не живем настоящим, мы только предвкушаем будущее и торопим его, словно оно опаздывает, или призываем прошлое и стараемся его вернуть, словно оно ушло слишком рано. Мы так неразумны, что блуждаем во времени, нам не принадлежащем, пренебрегая тем единственным, которое нам дано… О настоящем мы почти не думаем, а если и думаем, то в надежде, что оно подскажет нам, как разумнее устроить будущее… Настоящее и прошлое лишь средства, единственная цель — будущее. Вот и получается, что мы никогда не живем, а лишь надеемся жить, и, постоянно готовясь к счастью, мы, естественно, так никогда его и не обретаем» [5].

Но какими бы мрачными ни казались перспективы, будущее не обескураживает нас. Мы продолжаем надеяться — надеяться вопреки мысли о том, что наши усилия обречены на полный провал. Мы цепляемся за тот смысл, которым, как мы верим, обладает наша жизнь. Человеческая жизнь всегда основана на надежде, даже перед лицом страшных опасностей. Более того, в самом центре нашей личности, по-видимому, существует надежда, отвергающая смерть.

С гуманистической точки зрения такая надежда иллюзорна. Смерть следует принимать как естественный конец человека. Нам не на что надеяться после смерти, разве что на продолжающуюся на земле после нас жизнь. Смерть надо принимать невозмутимо, как событие, фиксирующее точку, после которой человек перестает вносить свой вклад в развитие жизни. У отдельной личности нет будущего, но и весь род человеческий ждет только окончательное исчезновение: вселенная в руинах, как выразился Рассел. Всякая жизнь обречена на угасание: нет ничего, на что, в конечном счете, можно было бы надеяться или во что можно было бы верить.

Эта точка зрения вызывает ряд возражений. Прежде всего, такого рода воззрения — это точка зрения элиты, тех немногих, кто существенно преуспел в жизни. Для небольшой группы образованных и богатых людей, из среды которых и пополняет преимущественно свои ряды гуманистическое движение на Западе, такой взгляд на жизнь имеет некоторый смысл. Но вряд ли эта точка зрения удовлетворит тех представителей громадного большинства человеческого рода, кому та жизнь, что дана им в настоящем, не дает повода для радости. Это большинство едва ли имеет возможность реализовать свой человеческий потенциал, ибо обречено на постоянный тяжелый труд ради пропитания и одежды. В такой ситуации надежда на жизнь после смерти приобретает очень большое значение: то, что лишь началось в этой жизни, может продолжиться в будущем. Если гуманисты правы, утверждая, что человек живет ради счастья, то следует признать, что мы умираем слишком рано. Движение по пути к счастью прерывается, едва успев начаться. Более осмысленно, однако, представлять себе жизнь как этап на ином, более продолжительном пути, который не кончается со смертью.

Христианское благовестие гораздо оптимистичнее, чем гуманизм. Если последний должен рассматривать человеческую судьбу как трагедию, то Евангелие настаивает на том, что жизнь каждого человека значима для Божьего замысла, включающего в себя обещание будущей жизни и вечного блаженства. Бог любит людей, а потому все будет хорошо для тех, кто этого желает. Та надежда, которую человек чувствует внутри себя и которую он так по-разному проявляет, совершенно оправдана. Мы имеем право сказать смерти «нет», потому что Бог дает нам основание надеяться на вечную жизнь [6]. Более всего поэтому современное общество нуждается в свежем взгляде, в евангельском понимании жизненного опыта каждого человека, в позитивном взгляде на жизнь, как на участие в воплощении замысла любящего Бога.

Проблемы нравственности

Мы живем в мире, полном страданий и несправедливости. Для всех нас — и христиан, и гуманистов — в нравственном плане весьма важен вопрос о том, как следует реагировать на несчастья других людей. Что значит — быть нравственным человеком? И почему, вообще говоря, мы должны поступать нравственно?

Здесь гуманисты сталкиваются с большой трудностью. Поскольку, с их точки зрения, самую главную ценность для человека представляет его земное существование, то всякое действие, не способствующее моей собственной безопасности или процветанию, лишено всяких разумных оснований. Совершенно непонятно, почему я должен ставить нравственные требования выше личных интересов. Каким образом может быть оправдан призыв к самопожертвованию?

Я вовсе не утверждаю, что гуманисты руководствуются только эгоистическими устремлениями, в то время как христиане всегда действуют бескорыстно, хотя предполагать это было бы вполне логично. Но я хочу нащупать разумные основания наших поступков. Этические воззрения базируются на нашем представлении о реальности. Для гуманиста последнее означает, что в своем поведении он должен руководствоваться собственными интересами. Этика самопожертвования, вызывающая восхищение как у христиан, так и у гуманистов, оказывается с точки зрения последних совершенно неразумной. Ее нельзя обосновать средствами гуманистической философии.